– Давай, давай. Тебе не надо даже в церковь ходить. Твояэнергия не зависит от расстояния. Возможно, ты сумеешь поджечь его. Интереснобудет, если Плат не загорится, а? Но допустим, загорится, допустим, онпочернеет и сгорит, как дрова в камине, когда ты поджигаешь их телекинетическойэнергией своего сознания. Что тогда?

Я разрыдался. Я не смог бы совершить такое. Не смог бы. Я незнал наверняка! Просто не знал. И если я стал жертвой обмана Бога, была в томБожья воля для всех нас или нет?

– Лестат! – Он свирепо уставился на меня или, я сказалбы, скорее, пригвоздил меня своим властным взглядом. – Послушай, что ятебе скажу. Не приближайся к ним больше! Не устраивай для них больше никакихчудес. Ты ничего более не в состоянии сделать. Пусть она рассказывает обангельском посланце. Это уже вошло в историю.

– Я хочу поговорить с репортерами!

– Нет!

– В этот раз я обещаю говорить тихо – обещаю, и никого неиспугаю, клянусь – не испугаю, Дэвид...

– Со временем, Лестат, если еще будет желание... современем... – Он наклонился и пригладил мои волосы. – А теперь идем.Нам пора.

В бывшем здании детского приюта было холодно. Его толстыекирпичные стены, лишенные какого-либо утепления, удерживали стужу, и зимойвнутри было холоднее, чем на улице. Кажется, я это помнил с прежних времен.Почему она отдала все мне? Почему? Она передала мне документы и все реликвии.Что это значит? Только то, что она исчезла, как комета в небе.

Была ли на земле хоть одна страна, где каналы новостей непередавали бы ее лицо, ее голос, ее Плат, ее историю?

Но мы были дома, это был наш город, Новый Орлеан, нашамаленькая страна, и здесь не падал снег, а лишь ощущался легкий аромат чудесныхоливковых деревьев, и магнолии в старом, заброшенном монастырском садуразбрасывали розовые лепестки. Посмотрите на эти розовые лепестки на земле.

Здесь так тихо. Никто не ведал об этом месте. Наконец-тоЧудовище может жить у себя во дворце, вспоминая Красавицу и вечно размышляя отом, рыдает ли Мемнох в аду или оба они – сыны Божии – заливаются на небесахсмехом!

Я вошел в часовню, ожидая увидеть накрытые тканью коробки,ящики. Но глазам моим предстало самое настоящее святилище. Все предметы былираспакованы, протерты, расставлены по местам: статуи святого Антония, святойЛюсии с ее глазами на блюде, младенец Иисус из Праги в его испанском наряде. Впростенках между окнами виднелись аккуратно развешанные иконы.

– Но кто все это сделал?

Дэвид исчез. Куда? Какая разница, он вернется. Зато у меняесть двенадцать книг. Что мне нужно, так это удобное местечко, чтобы присесть.Пожалуй, алтарные ступени для этого подойдут. И еще нужен свет. С одним глазомтого света, что льется через высокие витражные окна, мне не хватает, надочуточку больше.

На паперти часовни появилась фигура. Без запаха. Вампир. Мойптенец, должно быть. Молодой. Луи. Все такой же.

– Это ты все устроил? – спросил я. – Так красиворасставил вещи в часовне?

– Мне показалось, так будет хорошо, – сказал он. Онподошел ко мне. Я отчетливо увидел его, хотя пришлось повернуть голову, чтобысфокусировать на нем взгляд единственного своего глаза и перестать пытатьсяоткрыть другой, которого не было.

Высокий, бледный, чуть изможденный. Короткие черные волосы.Зеленые глаза, очень добрые. Грациозная походка, присущая тому, кто не любитсоздавать шум, суетиться или быть на виду. Простая черная одежда, как тогда, уевреев в Нью-Йорке, собравшихся у собора и наблюдающих весь тот спектакль.

– Пойдем домой, – сказал он. Такой человечный голос.Такой добрый. – Настало время прийти туда и много о чем подумать. Разве тыне хочешь оказаться дома, в нашем жилище, среди нам подобных?

Если что-то на свете и могло меня успокоить, так это он сэтим его забавным наклоном головы, с его манерой неотрывно смотреть на меня,своей спокойной уверенностью оберегая от того, чего боялся я, он и, наверное,любой из нас.

Мой старый, мой благородный друг, нежный мой терпеливыйученик, столь же твердо обученный викторианским правилам вежливости, сколькогда-то преподанным мной правилам поведения монстра. Что, если Мемнох навещалего? А если нет, то почему Мемнох до сих пор этого не сделал?

– Что я совершил, это было Господней волей? – спросиля.

– Не знаю, – сказал Луи. Он положил свою мягкую рукуповерх моей. Его неспешный голос был как бальзам для моих нервов. – Пойдемдомой. Я многие часы слушал по радио, по телевидению историю ангела ночи,принесшего Плат святой Вероники. Изорванная одежда ангела попала в рукисвященников и ученых. Дора благословляет людей. Плат приносит исцеление. Людисъезжаются в Нью-Йорк со всего света. Я рад твоему возвращению. Я хочу, чтобы тыостался здесь.

– Я что, послужил Богу? Разве это возможно? Богу, котороговсе еще ненавижу?

– Я не слыхал твоего рассказа. Ты расскажешь мне? –спросил он прямо, без задних мыслей. – Или для тебя слишком мучительновспоминать все снова?

– Дэвид обещал записать, – сказал я. – Попамяти. – Я постучал себя по виску. – У нас такая хорошая память.Полагаю, некоторые могут вспомнить вещи, которые не происходили вдействительности.

Я огляделся по сторонам.

– Где мы? О Господи, я забыл! Мы в часовне. Вот ангел счашей в руках, а вот распятие, которое здесь было раньше.

Каким же окостеневшим и безжизненным оно выглядело, такимнепохожим на сияющий Плат.

– Плат показывают в вечерних новостях?

– Постоянно. – Он улыбнулся. Никакой насмешки. Тольколюбовь.

– Что ты подумал, Луи, когда увидел Плат?

– Что это тот Христос, в которого я когда-то верил. Что этотот Сын Божий, которого я знал, когда был мальчишкой. – Голос его звучалтерпеливо. – Пойдем домой. Пойдем. В этом месте... водятся... существа.

– Правда?

– Духи? Привидения? – Он не казался напуганным. –Они маленькие, но я их чувствую, и, знаешь, Лестат, у меня нет твоихспособностей. – Он снова улыбнулся. – Ты должен понимать это. Разветы их не чувствуешь?

Я закрыл глаза. Вернее, один глаз. Я услышал странные звуки,словно много-много детей шли друг за другом парами.

– Думаю, они распевают таблицы.

– Какие таблицы? – спросил Луи. Он сжал мою руку,наклоняясь ко мне. – Лестат, что это за таблицы?