– Преддверие ада таких же цветов, ты не находишь, Эли? – пробормотал Труб и озадаченно распушил когтями бакенбарды.

– Что могут ангелы знать об аде?

– Узнаем, – пообещал он и взмыл вверх.

– Мне кажется, все неживое здесь красного цвета, а живое предпочитает черный, – заметила Мери.

Граций величественно кивнул: он пришел к такому же мнению. Мнение это было тут же опровергнуто Трубом. Ангел погнался за птицей, похожей на земного гуся, только крупнее. Черный гусь не сумел удрать от ангела. Тогда птица сложила крылья и стала падать. Она падала, на глазах превращаясь из черной в пламенно-красную. Труб приземлился и позвал нас. Птицы не было. На земле лежал небольшой валун, мертвый, холодный и такой же красный, как и все вокруг.

– Это она, она! Она превратилась в камень! Она притворяется камнем! – твердил Труб и раздраженно толкал красную глыбу то ногой, то крылом, но никак не мог сдвинуть ее: казалось, что валунок лежал на том месте тысячелетия – так он врос в грунт.

Мери с отвращением сказала:

– Здесь даже звуки черные!

Здесь и вправду все звучало глухо и невыразительно. Я бы добавил, что черными были и запахи: и красная земля, и красная вода, и черные растения пахли одинаково – и звучали тоже неотличимо. Я ударил ногой красный камень, который Труб считал преображенной птицей, Ромеро деловито постучал своей металлической тростью о металлический дешифратор: мы не услышали ни металла, ни камня, не было постукивания, не было удара – один плотный ком ваты как бы столкнулся с другим.

Трубу захотелось полетать над лесом – там он углядел новых птиц и резво помчался за ними, но и птиц больше не было, и лес стал исчезать, когда Труб подлетел к нему. Лес опадал, приникал к земле, превращался в землю, менял черный цвет на красный. И больше не было леса – была одна красная, голая, безжизненная земля.

– Гиг, – сказал я предводителю невидимок. – Разведка не удается твоему другу. Не можешь ли ты помочь ангелу?

– Сейчас надену мундир, начальник! – воскликнул бравый Гиг и понесся вслед за Трубом. Исчезал он уже на лету.

Труб обиженно парил над исчезнувшим лесом – ангела мы видели хорошо, а Гиг, естественно, был невидим. Но траекторию его невидимого полета прочерчивала линия, вдоль которой опадал лес и черный цвет превращался в красный.

– Экранирование невидимок здесь не действует, – сказал удивленный Орлан. – А мы были уверены, что их невидимость совершенна!

Ирина подтвердила, что оптическая невидимость Гига недостаточна. Неизвестно, следит ли за нами кто-то, но если следит, то экранированный Гиг виден ему так же отчетливо, как и Труб.

– Нас терпят на расстоянии до двухсот метров. От двухсот метров до ста все поспешно омертвляется. Чем быстрей мы приближаемся, тем быстрей омертвление. Граница в сто метров непреодолима. За ней лишь красная окаменевшая земля.

Объяснение Ирины ничего не объяснило – оно само было загадкой. В эту минуту Гиг кинулся в реку. Воинственный скелет пришел в ярость при виде убегающего мира. Он усмотрел мирно текущую в красных берегах красную речку и набросился на нее. Река рванулась в сторону, в считаные секунды изменила русло и понеслась по камням. По пути ей повстречался обрыв, и река упала с него стремительным водопадом. Это было живое существо, быстрое, ловкое, безмерно напуганное, – такое впечатление создалось у всех. А когда невидимка все-таки настиг ее, река мгновенно иссякла. Было прежнее русло, были следы метания живой воды по земле, но реки не было. Она не ушла, не просочилась в землю, даже не пропала, как привидение. Она окаменела.

Гиг сбросил экран и опустился около нас.

– Начальник, я возмущен! – Он сконфуженно затрещал костями. – Я еще не встречал таких трусов, как здешние деревья. А что за фокусы проделывают местные реки? Ты мог бы мне объяснить, Орлан, почему шальная речка удрала от меня?

Орлан мог объяснить столько же, сколько и я, а я ничего не понимал. Труб по-прежнему кружил над омертвевшим лесом, Гиг присоединился к нему, на этот раз без экранирования. Возмущение невидимки скоро превратилось в восхищение. Ему стало нравиться, что все, к чему он приближается, каменеет. Летающий скелет все расширял круги полета, пока не скрылся за горизонтом. Ангел последовал за невидимкой. Я подошел к Бродяге.

Дракон попытался совершить небольшой круг в воздухе, но, тяжело поднявшись метров на десять, снова опустился на пригорочек. Здесь он обессиленно распластался, выдыхая густой дым, устало посверкивал тусклыми молниями. Я начал сожалеть, что разрешил ему принять участие в экспедиции. Настроение это переменилось, когда я взглянул в выпуклые, оранжево-зеленые, насмешливые глаза дракона. У Бродяги был чертовски умный взгляд.

– Забавная планетка. Тебе не кажется, что здесь много загадок, Бродяга?

– Только одна, – ответил он.

– Одна? Я назову сразу три: живые реки и деревья, страх перед нами, мгновенное превращение в камни. Я уже не говорю о том, что камнями становятся даже птицы.

– Только одна, – повторил он. – У меня ощущение, будто я встретился с самим собой – с прежним собой… Я угадываю присутствие мыслящего мозга, но не могу установить с ним связи…

На крыле дракона сидел Лусин. Я обратился к нему:

– А ты что скажешь о планете?

– Странная, – ответил он, подумав. И, еще подумав, добавил убежденно: – Очень странная!

Времени на размышления не было: Труб нуждался в указаниях, Гиг жаждал приказов, все требовали разъяснений. Я сердито сказал Ирине:

– Немного стоят приборы, не способные установить простой факт: что на этой планете живое, а что мертвое.

Она вызывающе прищурилась. Она вообще не смотрела, а метала взгляды. Когда ее упрекали, она не оправдывалась – только раздражалась. Ольга не сумела воспитать свою дочь в послушании.

– Ошибаются не мои приборы – ошибочно ваше представление о том, что просто, а что сложно на этой планете! Разрешите мне слетать на «Козерог», я возьму другую модель скафандра, обеспечивающую лучшее экранирование.

– Для невидимок или для нас?

– Для каждого, кто захочет стать невидимым.

– Я сам возвращусь на «Козерог» посовещаться с начальником экспедиции. Вы пока останетесь здесь.

Павел с опаской взглянул на меня и покачал головой. Я удивился:

– Вы недовольны?

– Может быть, лучше нам всем возвратиться, дорогой адмирал? Откровенно говоря, я не хотел бы проводить ночь на этой планете.

– Не понимаю, что вас беспокоит.

Он выразительно пожал плечами:

– В каждом из нас сидит ветхий Адам, любезный адмирал. Мы способны зажигать звезды, скручивать пространство, чего, если верить древним, даже боги не умели. Но чуть мы остаемся один на один с природой, в нас возрождаются старинные страхи – мы тогда не больше чем крохотная частица мира, не властелины, а игрушки стихий.