– Я так рад, что успел выпить столько бренди. Мне нравился бренди. Жалею только, что не выпил еще больше. Три месяца спустя он пережил легкий сердечный приступ. И уже начал было выздоравливать, когда внезапно случился второй удар и убил его.

Перкинс посчитал, что это вполне в духе Уилларда Хантингтона Райта – оставить после смерти законченную рукопись романа «Дело о зимнем убийстве»,[247] безупречную до последней запятой.

Зимой и весной 1939 года Перкинс был все так же погружен в работу. Большая часть его времени отняла книга Чарда Пауэрса Смита.[248] Это была сага о Гражданской войне, о рабстве и индустриализации под названием «Артиллерия времени». Как и многим другим авторам, Макс отправил Смиту «Войну и мир», и тот был так впечатлен, что попытался охватить и описать в книге дух нации во время войны. Но барахтался в этой теме в течение нескольких месяцев.

«Из этого может получиться что-то хорошее, но только после долгой и тяжелой работы. Я причинил много неприятностей многим писателям – и самому себе, – дав им почитать “Войну и мир”», – признался Перкинс Элизабет Леммон.

Смит не был таким уж важным автором, и вскоре Перкинсу стало ясно, что и его книга никогда не станет великой. Тем не менее он трудился вместе со Смитом так же старательно, как и с более прославленными авторами, и так же мучился ради него.

Рукопись разрослась до полумиллиона слов. Перкинс чувствовал, что за всем этим словоблудием скрывается даже чересчур маленькая история. Он изучал рукопись в течение нескольких недель, затем разбил на ряд сюжетов и подсюжетов и принялся искать сцены, которые можно было бы расширить.

«Он никогда не предлагал изменить ни единого слова, если только это не была какая-нибудь очевидная ошибка, – вспоминал Смит. – Вместо этого он рисовал скромные уголки красным карандашом, отмечая начало и конец отрывка, который иногда растягивался на несколько страниц, и робко спрашивал, не будет ли мне угодно рассмотреть возможность удалить эту часть».

Причины Перкинс перечислял в своих подробных письмах. Он напоминал автору, к примеру, что «ваша основная задача – рассказать свою историю, а читателя может утомить постоянно прерывающийся сюжет. Более того, он не сможет впитать всю ту информацию и описания, которыми вы наполнили главу, начиная с середины тридцать второй страницы. Вам нужно обобщить описание города… Помните, что, если вы произведете правильное впечатление с самого начала, внимание читателя будет расти все больше по мере развития истории. А вы пытаетесь сказать слишком много».

Перкинс также объяснил, почему подробное описание поезда, хоть и интересное само по себе, никак не помогло сюжету: «Оно дает полную картину того, что представляло собой железнодорожное путешествие в те дни, но никак не способствует продвижению истории». И так далее и так далее. Смит, писатель с необычайно податливым эго, счел предложения Перкинса бесценными и, за мелкими исключениями, принял их все. Прислушиваясь к советам редактора, он и сам смог сделать немало улучшений. А затем для Макса наступило время бескрайнего напряженного редактирования. В конце Перкинс признался Элизабет Леммон, что книга Смита «чуть не довела его до самоубийства». Но, проглядывая вычитанные и утвержденные образцы, он пришел к выводу, что «книга великолепна, и мне стыдно за то, что я не верил в нее и сомневался в авторе. Хотя он об этом и не знал и справился со своей работой блестяще». Это был пример двух качеств, отличающих любого профессионального редактора: возможность различить хорошую книгу между ошибками, какими бы жуткими они ни были, и упорство, необходимое, чтобы продолжать работать ради потенциала книги, преодолевая все трудности.

Позже, в 1938 году, Эрнест Хемингуэй написал Перкинсу из Парижа по поводу Томаса Вулфа. Его письмо стало чуть ли не самым последним в череде соболезнующих писем, которые продолжали просачиваться к Максу. Хемингуэй сказал, что не написал раньше, потому что, по его мнению, обсуждение «павших» никогда не приводило ни к чему хорошему. Он был согласен с тем, что предсмертное письмо Вулфа оказалось очень хорошим (Макс прислал ему копию), но сказал, что все пишут теплые письма своим старым друзьям, когда думают, что вот-вот умрут. Хемингуэй представлял, что Перкинс вскоре соберет целую коллекцию таких писем, включая множество тех, которые Хэм и сам пошлет ему в ближайшие пятьдесят лет. Книга «Пятая колонна и первые сорок девять рассказов» вышла в конце 1938 года. Перкинс отправил автору все отзывы, которые могли показаться тому важными. Немногим критикам книга понравилась так же, как Перкинсу. В частности, Эдмунд Уилсон был о ней невысокого мнения. Хемингуэй объяснил это Перкинсу так: все эти якобы революционеры, которые на деле оказались обычными трусами и не приняли участия в противостоянии в Испании, такие как Уилсон, чувствуют себя обязанными дискредитировать тех, кто сложил головы на линии огня.

Хемингуэй заверил, что с ним все в порядке, хотя он и чувствует огромную неприязнь к этим «бедным сосункам». Эти парни еще попытаются втоптать в грязь его книгу, но, как он сказал Перкинсу, когда их заменит новое поколение критиков, он все еще будет на слуху и дела его будут неплохи. Эрнест был в этом уверен, после того как пролистал шестьсот страниц новой книги и понял, что она «задержится надолго», даже если он завтра умрет.

Последние несколько лет Хемингуэя замечали в рядах лоялистов, но с тех пор он освещал дела революции со своей обычной объективностью. По его словам, революция, которая окончилась поражением республиканцев, была торжеством «предательства и разложения» обеих сторон. Разочарование, а вместе с ним и уныние по поводу того, как приняли его последнюю книгу, затруднило работу.

«Писать – это дело тяжелое», – поделился он с Перкинсом, но затем добавил, что ничто не доставляет ему большей радости. И еще Хемингуэй хотел заверить своего редактора сейчас, до того как произойдет нечто ужасное, что он всегда думал о нем так же, как и Томас Вулф – «даже пусть не мог выразить это так же хорошо». Он сказал, что, перед тем как вернуться домой и приступить к работе над романом, хотел бы совершить последнее путешествие в Испанию.

К концу 1938 года, самого грустного года, друзья стали замечать последствия горя Макса: его волосы теперь были совершенно седыми, за исключением «вдовьего пика», а в глазах и высказываниях сквозила депрессия. Он писал Фицджеральду по поводу Рождества и Нового года: «Кто бы ни назвал эти дни праздничными, он, должно быть, просто мастер сарказма». В январе 1939 года Перкинс уехал в Вермонт и увидел разрушенный осенним ураганом Виндзор. Практически все, что было ему дорого, было уничтожено. Макс бродил среди поломанных веток и вывернутых с корнями останков Рая. Сосновый бор на окраине выстоял, и Макс сказал Зиппи, что эти стойкие деревья могли бы стать отличной темой для стихотворения, но он так никогда его и не написал.