Путешествие Вулфа на восток началось ночью 6 сентября. Его усадили в инвалидное кресло и ввезли на поезд Olympian. С пациентом была медсестра с пузырьком морфия, который мог бы «отключить» Тома, если боль или какие-нибудь судороги выйдут из-под контроля. Десятого сентября Вулф уже был в больнице Джонса Хопкинса. Изредка его рассудок просыпался достаточно, чтобы понять, что с ним происходит. Доктор Дэнди оперировал его тем же вечером. Когда он вскрыл черепную коробку Вулфа, жидкость брызнула через всю комнату. Сильная головная боль на время отступила, и Том подумал, что излечился. Доктор Дэнди диагностировал его состояние как туберкулез головного мозга. Единственной надеждой для него оставалось то, что, в отличие от многих других форм туберкулеза, эту можно устранить с помощью второй операции.

Фред Вулф прибыл в Балтимор в четыре часа утра в воскресенье и отправил Перкинсу телеграмму:

«ТОМА БУДУТ ОПЕРИРОВАТЬ ЗАВТРА С УТРА. ЧУВСТВУЮ, ЧТО ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ ЕМУ ПОМОЖЕТ, ЕСЛИ ВЫ ПРИЕДЕТЕ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ».

Перкинс получил телеграмму и в одиночку отправился в Балтимор. Элин Бернштайн тоже хотела поехать, но Макс ее отговорил, так как знал, что ее присутствие расстроит мать Тома, которая относилась к Элин с презрением. Эсвелл, который находился в больнице с субботы, вернулся в Нью-Йорк, чтобы подготовить людей в Harpers к самому худшему. Вулфа накачали лекарствами, и Перкинсу было невыносимо смотреть на него. Он так и не дал Вулфу понять, что находится рядом, просто тихо сидел, как один из членов семьи, в маленькой комнате ожидания, страшно переживая по поводу результатов операции. Сестра Тома Мейбел, Фред и мать Вулфа были ужасно взвинчены. Макс подошел к Мейбел и сказал:

– Боже, давайте пойдем куда-нибудь и выпьем.

– Не сможем, – ответила она. – В Балтиморе сейчас не найдешь спиртного. Сегодня же выборы… а в выборы в Балтиморе все закрывается.

В ожидании они глотали кофе. Через несколько часов к ним вышли доктор Дэнди и та самая медсестра, которая не отходила от Тома с самого Сиэтла. Доктор объяснил, что рассчитывал обнаружить лишь одну опухоль, но увидел «мириады» таких опухолей.

Взгляд нежно-голубых глаз Перкинса перебегал с одного человека на другого. Мать Вулфа восприняла новости стоически. Остальных они раздавили. Макс никогда в жизни не слышал таких рыданий. Он пытался успокоить Мейбел, положив руку ей на плечо. Доктор Дэнди сказал, что Том, возможно, проживет месяц и что в течение этого времени он может прийти в сознание. Все, что они в состоянии сделать для него, – постараться оградить в последние дни от боли и страха смерти – настолько, насколько это возможно.

Перкинс не видел смысла оставаться и вернулся домой.

«Это был мучительный день, – написал он своей матери, – …в точности как сцена из “Взгляни на дом свой, ангел”. Они милые люди, но в отношении их энергии и силы эмоций – сверхчеловеки. Но его старая матушка прекрасна, как уроженка Новой Англии».

Через три дня после операции, 15 сентября 1938 года, Томас Вулф умер, не дожив восемнадцать дней до своего тридцать девятого дня рождения. В своей телеграмме Фреду Перкинс изложил все, что мог выразить словами:

«ГЛУБОКИЕ СОБОЛЕЗНОВЕНИЯ. МОЯ ДРУЖБА С ТОМОМ БЫЛА ОДНОЙ ИЗ САМЫХ ПРЕКРАСНЫХ ВЕЩЕЙ В МОЕЙ ЖИЗНИ. ПЕРЕДАЙТЕ МОЮ ЛЮБОВЬ МЕЙБЕЛ И ВАШЕЙ МАТУШКЕ. Я НЕВЕРОЯТНО ЦЕНЮ ВАС ВСЕХ. ТЕПЕРЬ ЯСНО, ОТКУДА У ТОМА ВСЕ ЕГО ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ КАЧЕСТВА».

Словно утешение, в ушах Макса снова и снова звучали строчки из «Короля Лира».

Перкинс думал, что Вулф «был вздернут на дыбе жизни» почти всегда, так как его писательская ноша была геркулесовой, непосильной даже для его могучего сознания.

«Он боролся с литературным материалом так, как не смог бы ни один творец Европы [писал Перкинс позже для «The Carolina Magazine»]. Великая страна до сих пор не знает как следует свой собственный народ. Это обстоит иначе с творцами из Англии, которые открыли ее для англичан, когда каждое из поколений перенимало истину от предшественников, наращивая ее постепенно, веками. Том до конца изучил значение литературы других стран и знал, что она не была литературой для Америки. Он знал, что свет и цвет Америки отличается от остальных, что запахи, звуки, люди, вся структура и размеры нашего континента отличаются от всего, что было прежде. И это было то, с чем он вел свой бой, в одиночку, который в большей степени и управлял всеми его поступками. Как долго проживут его книги, никто не может сказать, но полыхающий след, который он оставил за собой, будет тянуться вечно. За ним пойдут американские творцы и расширят этот путь, чтобы дать дорогу вещам, которые могут знать только американцы, чтобы открыть Америку для них самих – для Америки. Вот что жило в сердце жестокой жизни Тома».

Перкинс думал, что за двадцать лет и примерно столько же книг Том смог бы добиться правильной формы. Но «точно так, как ему приходилось подстраивать свое тело под дверные проемы, транспорт и мебель, рассчитанную на более маленьких людей, так ему пришлось подстраивать и свое творчество под установленные нормы пространства и времени, которые были так же малы для его натуры, как и для избранной им темы».

Свои личные переживания по поводу смерти Тома Перкинс открыл только Элизабет Леммон. Ей он сказал даже больше:

«Тяжело думать, что Том так многого не испытает. Ему было по силам сделать что-то величайшее, но от этого он бы только страдал».

Луиза и Макс отправились в Эшвилл на похороны в «К19» – в том же вагоне ночного экспресса Pullman, о котором Том так много писал. Они прибыли в отель, заказали такси и устремились вдоль горного хребта, стеной окружавшего город. Увидев это, Макс понял, какой мощный эффект все это оказало на развитие Тома. Перкинс написал несколько лет спустя: «Воображение Вулфа, еще ребенка, находилось здесь как в заточении, а он размышлял о чемто прекрасном, что лежит за этими пределами, непохожем на это место, где ему всего было мало».

Огромный мир, о котором он читал, о котором мечтал, лежал за пределами окружавших город холмов. Позже Макс и Луиза вышли на городскую площадь и спросили дорогу у мужчины возле заправки. Тот сказал, что знал Тома, когда тот был еще молодым, и Луиза спросила, каким он был тогда. И мужчина ответил:

– Как в книге говорится.

Это был очень тяжелый день для Перкинса.

«В таких случаях, возможно, лучше быть эмоциональным. Но это противоречит нашей епископальной природе и натуре янки», – сказал Макс впоследствии.

Макс чувствовал, что нужно пойти к Вулфу домой и взглянуть на тело Тома в гробу. Вулф был напудренный и в парике, чтобы скрыть раны, оставленные после операции на мозге. Макс поблагодарил Бога, что труп не очень похож на Вулфа. Фред умолял его сказать что-нибудь над гробом, но Перкинс не мог заставить себя сделать это. Он стоял в суровом молчании.