Не для себя он старался – для отечества! А за все, что Мельников сделал хорошего, он получил выговор за плохую работу. Павла Петровича выжил шеф жандармов граф Шувалов, мечтавший посадить в кресло министра своего человека…

– Черт вас всех раздери! – сказал на прощание Мельников. – Опять я не угодил ни Фаусту, ни Мефистофелю…

Покинув столицу, он поселился на станции Любань, подальше от столичной суеты, где вел самую простую жизнь. Поглощенный наукой и писанием мемуаров, он так и не удосужился найти для себя подругу жизни. Довольствуясь в быту самым малым, ведя почти аскетический образ жизни, Павел Петрович под старость обнаружил, что у него скопилось немало денег. Растратить их на себя и свои нужды – об этом он даже не помышлял! Не таков был этот человек. Мельников на свои сбережения открыл в Любани школу для детей рабочих-путейцев, устроил богадельню для престарелых инвалидов войны и одиноких старух, которым деваться было некуда…

Происхождение же самого Мельникова было темное, едва ли не простонародное, ни знатной родней, ни гербами не обзавелся. Но был у него родной брат Алексей, имевший дочь – Варвару! Ради нее братья приобрели в окрестностях Вильно (Вильнюса) небольшую усадебку Меркучай. Павел Петрович умер в 1880 году, а через три года после его кончины племянница стала женой Григория Александровича Пушкина, сына великого поэта.

По странному капризу истории они венчались в той самой виленской церкви, в которой когда-то Петр I крестил Ибрагима Ганнибала, прадеда поэта. Григорий Пушкин провел в Маркучае последние годы жизни, там же и умер в 1905 году.

Его вдова Варвара Алексеевна пережила мужа на тридцать лет.

Почувствовав приближение смерти, она завещала хранить свою усадьбу Маркучай – как будущий музей поэта с его вещами, сохраненными для истории ее мужем, и музей А. С. Пушкина был открыт для публики уже после войны – в 1948 году.

Так совместились имена Мельникова и Пушкина.

Проезжая мимо Любани, каждый заметит, что в сквере станции стоит памятник Павлу Петровичу Мельникову. Он установлен в 1954 году, и тогда же прах ученого был перенесен с кладбища к подножию памятника.

Наша страна давно стала Великой Железнодорожной Державой, и мимо могилы зачинателя русских железных магистралей – денно и нощно – проносятся сияющие огнями экспрессы, с каждым годом наращивая скорость…

Жаль, что холодная бронза памятников неспособна жить, видеть, чувствовать!

А все-таки жаль, что я не стал машинистом…

Не так давно – в 1972 году – в США гастролировал наш Академический оркестр имени Осипова (американцы прозвали его “Балалайкой”). Во время исполнения “Полета шмеля над морем” Римского-Корсакова в зале возникло странное оживление. На коктейле, устроенном в Белом доме для наших артистов, к ним подошел чиновник госдепартамента и сказал, что волшебный “Полет шмеля” напоминает ему очень многое.

Да, в Америке еще не все забыли тот гибкий маневр русской дипломатии, который для американцев невольно ассоциировался с тревожной музыкой “Полета шмеля над морем”. Римский-Корсаков заканчивал оперу “Сказка о царе Салтане” на самой грани XX века, когда США, уже разгромив флоты Испании на Кубе и Филиппинах, вышли в разряд ведущих морских держав. А в памяти композитора еще не угасли впечатления юности, суровое плавание к дальним берегам, когда русские эскадры отправились в океан, чтобы помочь Линкольну в его трудной борьбе…

Авраам Линкольн – рост 193 см, тело страшной худобы, лицо словно вырублено из дерева, руки и ноги длины непомерной. Юмористы писали, что президент является отпрыском счастливого брака портового крана со старой ветряной мельницей; впрочем, как отмечалось в газетах, он здорово похорошел после того, как переболел оспой. На митингах Линкольн охотно отвечал на любые вопросы своих избирателей.

– Какой длины должны быть ноги у нормального человека?

– Чтобы касаться ими земли, – следовал ответ.

– Неужели президент сам чистит себе ботинки?

– А кому же еще он должен чистить ботинки?

– Авраам, завтра я зайду к тебе в Белый дом!

– Заходи, ты долго там не задержишься…

Объявив войну рабству в Южных штатах, Линкольн вызвал ненависть королевской Англии, помогавшей рабовладельцам. Наполеон III уже начал интервенцию в Мексике, Линкольн постоянно ощущал угрозу вмешательства Лондона и Парижа. Тогда он лично обратился к русскому канцлеру А. М. Горчакову; письмо президента к князю не уцелело, зато сохранились слова, которые Горчаков просил передать Линкольну через его посла:

– Ваша страна еще только появилась на свет, когда русские стали у вашего изголовья, как ангелы-хранители, во времена первого президента Вашингтона. Нам не нужны Северные и Южные штаты – нас устроят только Соединенные Штаты Америки!

Американским послом в Петербурге был тогда поэт Байярд Тэйлор, известивший Линкольна: “Спокойный убежденный тон, каким говорил князь Горчаков, произвел на меня впечатление, что его словам можно верить”. Линкольн с надеждой взирал на Россию, где жил народ по размаху души чем-то сродни американскому, а рассказы о просторах России напоминали президенту, бывшему лесорубу, его блуждания в прериях Дикого Запада. Когда все страны от Вашингтона отвернулись, а дела на фронте складывались неудачно, Линкольн решил опереться на традиции давней дружбы США и России… Он не ошибся в этом!

В петербургской газете “Голос” скоро появилась статья некоего “К”, который оповещал русскую публику, что война с Англией неминуема и потому русский флот надо загодя вывести в океаны, где он мог бы вести крейсерскую войну с англичанами и французами. Этот загадочный “К” даже указывал места базирования русских эскадр – Нью-Йорк и Сан-Франциско; опираясь на эти базы, флот России способен оказать моральную и военную поддержку американцам. Князь Горчаков ознакомился с этой статьей, взвесил все обстоятельства:

– Я терпеть не могу морской качки с порцией рома, но эта бредовая, казалось бы, идея начинает мне нравиться!

Его вызвал к себе Александр II; в кабинете царя уже сидел рослый капитан-лейтенант лет тридцати, не больше.

– Это и есть тот самый “К”, что смутил спокойствие политиков мира, – сказал император. – Познакомьтесь: Николай Васильевич Копытов, командир фрегата “Пересвет”…

Затем император спросил: что слышно из Англии?

– Лондон уже переправил войска в Канаду. Грешно не учитывать, – докладывал Горчаков, – что Южные штаты – главный поставщик хлопка для текстильных фабрик Манчестера, который сейчас терпит убытки, и английские капиталисты много бы дали, чтобы отправить президента Линкольна в дремучий лес – снова рубить дрова! Не вмешиваясь в войну между штатами, – досказал князь, – мы способны оказать помощь Линкольну.

– Если об этом никто не будет знать, – вставил Копытов…

Была весна 1863 года, и юный гардемарин Николенька Римский-Корсаков служил на клипере “Алмаз”, готовом к походу. Другу Цезарю Кюи он писал: “Авось что-нибудь сочиню под влиянием духоты в каюте, свиста ветра в снастях и ругательств… вот опять машина постукивает – моя единственная музыка!”