зашел в «Ритц» справиться о корреспонденции на мое имя, и мне подали письмо от Ренаты. Потому и настроение у меня было не из лучших. Я не спал всю ночь, вдумывался в ее слова. Я был невнимателен к мисс Ребекке Вольстед, этой энергичной прихрамывающий блондинке, потому что страдал. Страдал до того, что мне хотелось, чтобы Роджер не был таким хорошим. Он даже не брыкался во сне, славный малыш.

Рената и Флонзейли поженились в Милане и сейчас проводили медовый месяц в Сицилии. Думаю, что в Таормине.

«Роджеру с тобой будет лучше, чем с кем бы то ни было, – писала Рената. – Ты доказал, что любишь его не ради меня. Маме некогда присматривать за ним. Тебе тяжело, я знаю, но ты переживешь наше расставание, и мы останемся добрыми друзьями, хотя сейчас можешь назвать меня обманщицей и грязной мочалкой, как ты делал, когда выходил из себя. Ты справедливый, Чарли, и знаешь, что кое-чем мне обязан. У тебя был шанс отдать мне должное, но ты упустил его. Да, да, упустил! – Я словно видел, как Рената ударяется в слезы из-за того, что я испортил ей жизнь. – Ты отвел мне жалкую роль наложницы. Я была для тебя постельной игрушкой. Тебе нравилось, когда я готовила завтрак с голой попой и в цилиндре. – Не совсем так. Это была ее идея. – Я была хорошим товарищем и позволяла тебе развлекаться. Я тоже получала удовольствие, не отрицаю. А ты отказывал мне во многом. Ты забывал, что я мать. Помнишь, как ты хвастался в Лондоне своей эффектной чикагской любовницей? Когда министр финансов втихомолку полапал меня? Я не стала поднимать шум, потому что помнила о былом величии Британии. Он не посмел бы прикоснуться ко мне, поганец, будь я твоей женой. Ты держал меня на положении дорогой бляди. Не обязательно быть специалистом по анатомии, чтобы не путать задницу с сердцем. Если бы ты считал, что у меня в груди бьется сердце, как оно бьется у его высочества кавалера ордена Почетного легиона Чарлза Ситрина, то у нас получилось бы как надо. Ах, Чарли, никогда не забуду, как ловко ты провез через таможню кубинские сигары, которые купил для меня в Монреале, – просто наклеил на них другие этикетки. Ты был добрый и смешной. Я верила тебе, когда ты говорил, что на особую ногу нужен особый ботинок и что мы с тобой подходим друг к другу. Если бы ты только подумал: «Этот ребенок вырос в гостиничных номерах, и у его матери никогда не было мужа», – то женился бы на мне в первом же муниципалитете, в первой же церкви. Ты мне уши прожужжал своим Рудольфом Штейнером. Так вот, этот Штейнер говорит, что если в этой жизни ты мужчина, то в другой перевоплотишься в женщину, и что эфирное тело (я не очень понимаю, что это такое, – кажется, то, что дает жизнь телу, верно?) всегда противоположного пола. Если тебе предстоит стать женщиной, ты должен многому до этого научиться. Кое-что из этого многого я тебе скажу. Любая женщина, если хочет быть честной, признается, что ей нужен такой мужчина, который скроен из многих мужчин, составной муж или возлюбленный. В одном ей нравится одно, в другом – другое, в третьем – третье. Ты очарователен, восхитителен, трогателен. Быть с тобой, как правило, одно удовольствие. У тебя было это одно, часть другого, но вот третьего нет и в помине.

Я скучаю по тебе, и Флонзейли знает это. Одно из преимуществ его профессии состоит в том, что он стал простым, прямым человеком. Ты однажды сказал, что у него, должно быть, инфернальные взгляды на жизнь – что бы это ни значило, «инфернальные». Я же скажу так: у мужа бизнес погребальный, но характер не печальный. Он не запрещает мне любить тебя. Ты только помни, что я не сбежала от тебя с каким-нибудь незнакомцем, не изменила с первым встречным. Я вернулась к старому знакомому. Когда мы прощались с тобой в Айдлуайлде, я ничего такого и в голове не держала. Но я потеряла терпение, запуталась в изгибах твоей возвышенной натуры. Нам обоим пора основательно устраивать жизнь».

Погоди, погоди, подумаем. Чем бы Рената ни объясняла свой поступок, может быть, она бросила меня потому, что я впадаю в безденежье? В смысле достатка мне далеко до Флонзейли. Люди мрут как мухи. Вероятно, Рената догадывалась, что я подумываю о более скромном образе жизни. Я не отказываюсь от причитающихся мне денег из принципа. Однако безудержная погоня американцев за долларом приобретает в моих глазах поистине космические масштабы. Она заслоняет реальные процессы действительности. Но, подумав так, я понял серьезнейший резон Ренаты оставить меня: она ушла оттого, что мне в голову приходят такие мысли. Рената сама говорит об этом, хотя и по-своему.

«Теперь ты можешь засесть за свою нетленку, за работу о хандре. Может быть, человечество будет тебе благодарно. Ты хочешь помочь людям избавиться от страданий, которые приносит скука. Это благородно с твоей стороны – заняться такими серьезными проблемами, но мне не улыбается быть в это время с тобой. Ты – умный, я знаю, и это меня устраивает. Тебе только надо относиться к гробовщикам так, как я отношусь к интеллектуалам. Что касается мужчин, я смотрю на них с чисто женской точки зрения, невзирая на расу, веру или прежнее пребывание в рабстве, как сказал Линкольн. Поздравляю, у тебя потрясающая голова, тут я согласна с твоей бывшей подружкой Наоми Лутц. Но духовно-интеллектуально-универсальные материи меня не греют. Я, красивая и нестарая женщина, предпочитаю принимать вещи такими же, как их принимали миллиарды людей на протяжении всей истории. Работаешь, добываешь хлеб насущный, целуешься с мужчинами (или бабами), рожаешь детей, живешь до восьмидесяти, не давая житья другим, если ненароком не утонешь или не попадешь на виселицу. С какой стати тратить годы и силы, стараясь найти несуществующую дорогу неизвестно куда. По-моему, это скука смертная».

Я прочитал это, и перед моим внутренним взором прошли десятки гениальных мыслителей, опутывавших человечество паутиной провидчеств, программ, перспектив светлого будущего. Да, людское сообщество небезупречно, зато обладает невероятной способностью работать, чувствовать, верить. Те, кто знает, как надо жить, и завалили человечество немыслимыми прожектами, требуют, чтобы люди отдавали свои силы, чувства и верования то одному делу, то другому.

«Ты много рассуждал о себе, но ни разу не спросил, во что верю я. Я верю во все естественное. Раз человек умер, значит, умер, и дело с концом. Флонзейли стоит на том же. Мертвяк,