Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я завтра же куплю Ренате такой.
Если бы хоть в мимолетном взгляде или в непроизвольном движении сеньоры выразилось недоумение, я догадался бы, что мне делать. Но она только сухо посмотрела на меня, и по столу словно скользнула тень, возникшая из глубины ее зрачков. Мне казалось, будто золотым осенним деньком я попал в лес и, шурша опавшими пахучими листьями, выхожу на лужайку и вижу змею, уползающую в кустарник на опушке. Последние дни я каждую свободную минуту захаживал в Прадо, благо музей рядом с «Ритцем», и подолгу всматривался в причудливые творения Гойи и Босха. Мой мозг привык к видениям и галлюцинациям.
– Вы наконец-то проявили здравый смысл, поздравляю, – сказала моя стареющая спутница. – Я хорошо воспитала дочь. Она будет превосходной женой любому серьезному мужчине.
Слова сеньоры намекали на то, что я, прирожденный простофиля, был серьезным мужчиной и что две дамы – дочь и мать – еще не пришли к окончательному решению. Появился повод хорошенько выпить, что я и сделал, пропустив изрядное количество лепантского бренди. В результате я спал без задних ног и наутро проснулся отдохнувшим. Открыв форточки, я стоял на солнышке у окна и любовался величественной площадью, бегущими автомобилями и отелем «Палас» на противоположной стороне. Принесли завтрак: ароматные булочки, кофе, скульптурное сооружение из масла, джем «Здоровяк». Десять лет я жил по первому классу, считай, в роскоши – одевался у лучших портных, шил на заказ рубашки, носил безупречные с эстетической точки зрения шелковые галстуки. Теперь эта дурацкая расточительность кончилась. Пережив Великую депрессию, я знал, что такое бедность. Большую часть жизни я прожил в бедности. Быть бедным трудно, но не потому, что приходится ютиться в крохотной комнатенке, а потому, что ты не способен поразить воображение хорошеньких женщин, рассчитывающих вступить в брак или даже вынашивающих планы стать хозяйкой замка, как это удалось сделать молоденькой миссис Чарли Чаплин, которая в благодарность родила своему знаменитому старому мужу десять детей. Мог бы я существовать, не производя впечатления на женщин? Возможно, Рената любит меня так, что согласится жить в бедности. На доход в пятнадцать тысяч долларов, обещанный мне Джулиусом, если я вложу в его дело пятьдесят тысяч, можно неплохо устроиться в Сеговии. Я даже не буду возражать, чтобы сеньора жила с нами до конца своих дней. Надеюсь, конец не заставит себя ждать. Я ничего не имею против сеньоры, вы же понимаете, но все же неплохо поскорее потерять ее.
Я попытался позвонить Текстеру в Париж, он должен был остановиться в отеле «Королевский мост», но мне ответили, что господин с таким именем среди гостей не числится. Вероятно, он гостит у подруги матери, принцессы де Бурбон Шестой. Потом я заказал разговор с Нью-Йорком. Мне хотелось самому обсудить с Карлом Стюартом идею «Бедекера» по культуре. Кроме того, следовало убедиться, что мой счет в «Ритце» будет оплачен. Дожидаясь соединения с Нью-Йорком, я стоял у окна и любовался снегом и солнцем. Солнце представлялось мне не шарообразным скоплением плазмы, а неким организмом, живым существом, со своими привычками и причудами.
Благодаря пенициллину Роджер поправился, и бабушка повела его в Центральный парк. Так что утро у меня было свободное. Я отжался тридцать раз, постоял на голове, побрился, оделся и вышел на улицу. Миновав главный бульвар, я тихими улочками направился к старому городу, намереваясь найти там для Ренаты тот самый плащ, о котором говорила сеньора. Но тут мне вспомнилась просьба Джулиуса привезти ему морской пейзаж – «чтобы одна вода, и больше ничего». Времени у меня было вдоволь, и я долго бродил по антикварным лавкам, галереям и выставкам. Однако в безбрежных зеленовато-синих далях, в этих волнах с пеной и брызгами, в солнечном свете и во мгле, в штормах и штилях непременно виднелась скала, или парус, или пароходная труба. Художники почему-то не писали стихию как таковую, словно боясь безлюдья и безразличия океана. В голове у меня зазвенели строки Шелли:
Какое множество зеленых островков
Раскинулось в просторах горя.
Но Джулиус не понимал, зачем это нужно, чтобы что-то раскинулось на морских просторах. Библейский Иов посылал голубей, чтобы узнать, спала ли с лица земли вода. Джулиус, напротив, послал вместо голубя младшего брата, чтобы тот нашел ему воду и больше ничего. Молоденькие продавщицы в черных халатиках сбились с ног, разыскивая морской пейзаж с одной водой. Они старались угодить хорошо одетому заезжему американцу с туристическими чеками в кармане. Что до меня, я не чувствовал себя иностранцем среди испанцев. Они походили на моих родителей и на моих тетушек и дядюшек – иммигрантов, двоюродных братьев и сестер. Мы расстались с испанцами в 1492 году, когда евреи были изгнаны из страны. Не так уж давно, если не мелочиться.
Поэтому я продолжал размышлять, в какой мере американцем был Джулиус. С самого начала он уверовал, что Америка – богатая и счастливая страна и ей незачем беспокоиться о чем-либо, но отвергал культуру старинных кланов, считал мещанскими их идеалы и устремления. Взгляды знаменитого Сантаяны отчасти совпадали со взглядами Юлика. Американцы не достигли идеалов отцов-основателей и тяжело переживали это. Жантильной Америке не хватало широты души, твердости характера, богатства талантов. Новой Америке времен молодости Юлика нужны были удобства, развлечения, здоровье, футбол, политические компании и не слишком печальные похороны. Потом в этой новой Америке обнаружились другие склонности, появились новые причуды. Кончался период изобилия, достигнутого тяжелым трудом, период расцвета ремесел и техники, направленных исключительно на удовлетворение материальных интересов. Почему Джулиусу захотелось отметить удачную операцию по пересадке новой ткани в его сердце, проделанную благодаря новейшему медицинскому оборудованию? Отметить приобретением марины? Потому что даже он чувствовал метафизические позывы в душе, не знающей покоя, – деловой расчетливой американской душе. Шесть десятилетий он крутился как белка в колесе, вынюхивал выгоду, проворачивал несусветные дела. Под конец Юлику надоело измываться над собственным «я». Что означал морской вид без единого признака земли и человека? Он означал свободу стихии, освобождение от будней, беспокойства, страха. О, блаженная свобода!
Я знал, что если поспрошаю служителей в Прадо, те непременно покажут мне художника, который напишет для меня морской пейзаж. Он запросит пару тысяч, зато Джулиус обещал мне пять. Мм-да… По зрелом размышлении я отверг идею нажиться на брате, с которым связан неземными