эскизно обрисовываются те изменения в жизни бывших лицеистов, которые произошли за минувшие годы. И наконец — вопрос к собравшимся:

Вы помните, когда возник лицей,

Как царь для нас открыл чертог царицын?

И мы пришли. И встретил нас Куницын

Приветствием меж царственных гостей.

Тогда гроза двенадцатого года

Ещё спала. Ещё Наполеон

Не испытал великого народа,

Ещё грозил и колебался он.

В трёх строчках Пушкин охарактеризовал положение, которое сложилось в отношениях России и Франции накануне Отечественной войны 1812 года: обе стороны знали о её неизбежности и обе готовились к ней. Одно время Александр I даже хотел упредить будущего противника, но Коленкуру, послу Франции, лицемерно говорил:

— Я не обнажу шпагу первым, но я вложу её в ножны не иначе, как последним.

При этом царь не счёл нужным скрывать от посла того, на что он больше всего надеется в возможной войне:

— Если император Наполеон начнёт против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьёт, если мы примем сражение, но это ещё не даст ему мира. Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима.

Но куда там, успешный воитель не внял открытому предупреждению союзника (пока ещё союзника, разговор с Коленкуром проходил в конце апреля 1811 года). Россию он не считал достойной его меча и планировал, разгромив противника в генеральном сражении, навязать ему мир и сразу пройти в Индию, чтобы свести счёты с Англией, о чём и поведал графу Луи Набонну, отправляя его с очередным предупреждением к Александру I:

— Предположите, что Москва взята, Россия повержена, царь помирился или погиб при каком-нибудь дворцовом заговоре, и скажите мне, разве невозможен тогда доступ к Гангу для армии французов и вспомогательных войск? А Ганга достаточно коснуться французской шпагой, чтобы обрушилось всё здание меркантильного величия Англии.

Конечно, это была авантюра (покорить Россию и отхватить у Англии Индию). Началась она 12 (24) июня 1812 года, но русские армии перебрасывались к западной границе с весны:

Вы помните: текла за ратью рать,

Со старшими мы братьями прощались

И в сень наук с досадой возвращались,

Завидуя тому, кто умирать

Шёл мимо нас… (3, 375)

События Отечественной войны Пушкин уложил в три с половиной строки:

…И племена сразились,

Русь обняла кичливого врага,

И заревом московским озарились

Его полкам готовые снега.

В этих строчках всё: упоминание о том, что в Россию вторглись не только французы, а представители почти всех народов Западной Европы; интерпретация Бородинского сражения как ничейного по своим результатам (Русь только «обняла» противника, но не задушила его); бесславный конец нашествия, освещаемый пожаром старой столицы и прикрываемый на полях бескрайней империи снегами Севера.

Вы помните, как наш Агамемнон

Из пленного Парижа к нам примчался?

Какой восторг тогда пред ним раздался!

Как был велик, как был прекрасен он,

Народов друг, спаситель их свободы!

О встрече Александра I после возвращения его из Парижа мы говорили в главе, посвящённой лицейским годам жизни Пушкина. Здесь обратим внимание читателей только на окончание приведённой строфы. 5 апреля 1812 года был заключён договор об оборонительном и наступательном союзе между Россией и Швецией. По поводу его царь писал в Стокгольм послу П. К. Сухтелену: «Война неизбежна, но это будет война за независимость всех наций».

За два с половиной месяца до начала Отечественной войны царь намеревался превратить её в войну за освобождение народов Западной Европы от владычества Наполеона. То есть на словах он собирался отступать до Камчатки, а на деле не сомневался в победе над первым полководцем Европы и триумфальном завершении войны далеко от границ России.

В Стокгольме весьма благожелательно отнеслись к этому намерению российского монарха, и Сухтелен сообщал Александру I, что он «может с оружием в руках вступить в Константинополь, Вену и Варшаву, не опасаясь вмешательства Швеции».

С окончания лицея Пушкин весьма негативно относился к Александру I, но в самые последние годы своей жизни несколько изменил своё мнение о царе:

И нет его — и Русь оставил он,

Взнесённу им над миром изумленным,

И на скале изгнанником забвенным,

Всему чужой, угас Наполеон… (3, 376)

Действительно, события 1813–1814 годов, завершившиеся взятием Парижа, необычайно подняли международное значение России. Ещё более оно возросло с созданием Священного союза, в котором Александр I занял руководящую роль, став де-факто царём царей. Пушкин в своё время осуждал реакционную роль Союза (подавление народных движений) и его фактического главы. Поэтому, говоря о вознесении России «над миром изумленным», он имел в виду только освобождение Европы от засилья Наполеона.

Немалую роль в потеплении отношения поэта к покойному государю сыграло его разочарование в Николае I, на какое-то время заслонившем собой предшественника на российском престоле. Это произошло на фоне общей переоценки исторических ценностей в сторону смягчения былых резких суждений по поводу Александра I. Зато несколько поблекло восхищение его главным противником:

И на скале изгнанником забвенным,

Всему чужой, угас Наполеон…

В стихотворении «Была пора» Пушкин подвёл итоги не только веренице отшумевших лет, но и своего бытия в эпохе, канувшей в Лету:

Прошли года чредою незаметной,

И как они переменили нас!

Недаром — нет! — промчалась четверть века!

Не сетуйте: таков судьбы закон;

Вращается весь мир вкруг человека…

* * *

О лицейских годовщинах помнил и сибирский каторжник, первый друг поэта Вильгельм Карлович Кюхельбекер, приславший в апреле 1836 года весточку из Баргузина. Об этом узнали в III отделении Его Императорского Величества канцелярии и потребовали отчёта. 28 апреля Пушкин писал управляющему III отделением А. Н. Мордвинову:

«Милостивый государь

Александр Николаевич, спешу препроводить к вашему превосходительству полученное мною письмо. Мне вручено оное тому с неделю, по моему возвращению с прогулки. Оно было просто отдано моим людям безо всякого словесного препоручения неизвестно кем. Я полагал, что письмо доставлено мне с Вашего ведома» (10, 575).

Своим неспешным ответом Александр Сергеевич щёлкнул жандармов по носу, показав, что