Это было правдой, которую неприятно признавать.

— Что ж, им известно, что мы об этом думаем, — ответила я. — И мы намерены заявить о своей позиции как публично, так и в частном порядке. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы попытаться уговорить их отказаться от неверного пути, который, как мы считаем, способен подорвать в долгосрочном плане обеспечение прогресса в Бахрейне, и следовать верному пути, который является политически и экономически оправданным курсом.

Эти слова звучали вполне разумно (и они таковыми и были), но резче, чем мы привыкли высказываться публично о странах Персидского залива. Мой посыл был ясно услышан в Заливе. Наши партнеры в Эр-Рияде и Абу-Даби были оскорблены и обижены.

19 марта я вернулась в Париж для внесения последних штрихов в формирование коалиции по Ливии. Учитывая, что войска Каддафи приближались к оплоту повстанцев в Бенгази, воздушные операции при поддержке ООН были неизбежны. Я еще раз побеседовала с министром иностранных дел ОАЭ и подчеркнула, что США остаются преданными нашему партнерству, как и я лично. В телефонной трубке наступило тягостное молчание, и связь оборвалась. Неужели все было настолько плохо? Затем связь восстановилась.

— Вы слышите меня? — спросила я.

— Я слушаю! — ответил он.

— Дело в том, что я говорила и говорила, а затем наступило долгое молчание, и я ужаснулась, что же это я такое сказала?

Он рассмеялся. Но потом он снова стал серьезным и ответил резким выпадом:

— Честно говоря, учитывая ситуацию с присутствием наших вооруженных сил в Бахрейне, нам будет непросто принять участие в другой операции, если служение наших вооруженных сил интересам Бахрейна ставится под сомнение нашим главным союзником, — сказал он.

Иными словами, он посоветовал нам забыть об участии арабских стран в ливийской миссии.

Это становилось катастрофичным. Я должна была немедленно это исправить. Но как? Не было ни одного хорошего варианта развития событий. Наши ценности и моральные принципы требовали, чтобы Соединенные Штаты осудили насилие против мирных жителей, которое мы наблюдали в Бахрейне, и настаивали на полном отказе от подобной практики. Кроме всего прочего, это было принципиально важно для наших действий в отношении Ливии. Но если бы мы продолжали упорствовать, то тщательно выстроенная международная коалиция, призванная остановить Каддафи, могла в последний момент развалиться, и тогда мы, возможно, не сможем предотвратить гораздо более страшное насилие — полномасштабную кровавую расправу.

Я сказала Абдалле бен Заиду Аль-Нахайяну, что хотела бы достичь конструктивного взаимопонимания. Он уточнил, могли бы мы встретиться лично.

— Я вас понимаю, и нам нужно найти выход из сложившейся ситуации. Вы знаете, что мы заинтересованы в том, чтобы принять участие в операции Ливии, — сказал он.

Спустя несколько часов, около 6 часов вечера по парижскому времени, мы встретились. Я сообщила, что могла бы сделать заявление, которое подтвердит нашу преданность своим ценностям, но при этом не будет оскорбительным для них. Я надеялась на то, что этого будет достаточно для того, чтобы убедить Эмираты присоединиться к миссии в Ливии. Если же нет, то мы готовы были действовать без их поддержки.

В тот вечер я провела пресс-конференцию в особняке американского посла в Париже. Я вела речь о Ливии и подчеркнула, что обеспечение ведущей роли в воздушной кампании за арабскими странами имеет решающее значение. После этого я обратилась к Бахрейну.

— Наша цель — надежный политический прогресс, который сможет удовлетворить законные требования всех жителей Бахрейна. Начало этому положено тем диалогом, который был организован наследным принцем, и все участники должны присоединиться к нему.

Я добавила, что Бахрейн имел право обратиться за помощью силовых структур к соседним странам. Мы также приветствовали заявление стран Персидского залива, в котором говорилось о представлении пакета помощи для экономического и социального развития.

— Мы ясно дали понять, что внутренние силы безопасности не могут в одиночку решить проблемы, с которыми столкнулся Бахрейн, — продолжила я. — Насилие не является и не может быть решением существующих проблем. Эта роль отведена политическому прогрессу. Мы выразили свою озабоченность по поводу принятых мер непосредственно представителям руководства Бахрейна и будем продолжать действовать в этом направлении.

Отличия сказанного мной (по тону и по сути) от того, что я сказала в Каире, были минимальными, поэтому я чувствовала себя удовлетворенной, понимая, что мы не принесли в жертву свои ценности и свою репутацию. Немногие сторонние наблюдатели (если только вообще кто-либо) могли заметить какое-либо различие. Вскоре арабская авиация была в небе над Ливией.

Я хотела, чтобы у нас было больше возможностей добиваться поставленных целей в отношении Бахрейна и больше рычагов давления для обеспечения положительного результата. Все последующие месяцы мы продолжали делать публичные заявления, подчеркивая, что массовые аресты и грубая сила никак не согласовывались с законными правами граждан Бахрейна и препятствовали проведению необходимых реформ. Мы также продолжали тесно сотрудничать с правительством Бахрейна и его соседями по Персидскому заливу по ряду других вопросов.

В ноябре 2011 года в своей речи в Национальном демократическом институте в Вашингтоне я обратилась к некоторым вопросам, которые возникали относительно действий США и событий «арабской весны». Чаще всего мы слышали следующий вопрос: «Почему Америка продвигает демократию разными способами в разных странах? Иначе говоря, почему мы призываем Мубарака отказаться от власти в Египте и формируем международную военную коалицию, чтобы остановить Каддафи в Ливии, но при этом сохраняем отношения с Бахрейном и другими монархиями Персидского залива?»

Ответ, как я выразилась, лежит в весьма практической плоскости. Обстоятельства в разных странах существенно различаются, и «было бы глупо использовать шаблонный подход независимо от обстоятельств конкретно взятой страны». То, что было возможно и имело смысл в одной стране, могло оказаться невозможным или разумным в другой. Я добавила, что у США действительно было много важных национальных интересов в регионе и не всегда получалось обеспечить их, несмотря на все наши усилия.

— Мы всегда будем вынуждены делать одновременно несколько дел, — заявила я.

В отношении Бахрейна это было совершенно верным. У Америки всегда будут несовершенные партнеры, которые, вне всякого сомнения, и нас также считают несовершенными, и мы всегда будем сталкиваться с императивами, которые управляют нами, вынуждая соглашаться на несовершенные компромиссы.

* * *

Я видела это в феврале 2012, когда вернулась в Тунис, где началась «арабская весна». Отряды полицейского спецназа, предназначенные для разгона демонстрантов, ушли с улиц. В воздухе больше не висел запах перцового газа. Шум акций протеста стих. Умеренная исламистская партия одержала победу относительным большинством голосов в ходе открытых, многопартийных и заслуживающих доверия выборов. Ее лидеры пообещали соблюдать свободу вероисповедания и все права женщин. Соединенные Штаты обязались выделить Тунису значительные финансовые средства, и мы начали работать над планом развития торговли и инвестиций в экономику, чтобы она снова заработала. Новое правительство столкнулось со многими проблемами, и предстоящие годы обещали быть весьма непростыми. Однако были основания надеяться на то, что хотя бы в Тунисе обещания «арабской весны» будут реализованы.