Милорадович очень любил Александра. Часто вечерами, держа его на коленях, с жаром что-нибудь рассказывал и не замечал, как Александр, играя на его груди орденами и перебирая их, иногда отрывал некоторые и ронял на пол. Милорадович, не замечая этого, уезжал. На другой день орден или два находили на полу и ему отсылали»[1588].

Яковлев некогда служил в Измайловском полку. Оставшийся в 1812 году в Москве, он был послан Наполеоном к Александру I, за что и пострадал, обвиненный государем во всех смертных грехах, но вскоре был прощен. Его пятилетний сын Александр, очень любимый Милорадовичем, — Александр Иванович Герцен[1589]. Оставим это имя без комментариев, потому как дальнейший рассказ о человеке, против своей воли превращенном в николаевской России в «пламенного революционера», к нашему повествованию не имеет никакого отношения. И хотя «разбуженный декабристами» Искандер поместил на обложке альманаха «Полярная звезда» изображение пяти казненных, в памяти его сохранился и образ графа Милорадовича, убитого одним из тех пяти…

«Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моею колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей. Моя мать и наша прислуга, мой отец и Вера Артамоновна беспрестанно возвращались к грозному времени, поразившему их так недавно, так близко и так круто. Потом возвратившиеся генералы и офицеры стали наезжать в Москву. Старые сослуживцы моего отца по Измайловскому полку, теперь участники, покрытые славой едва кончившейся кровавой борьбы, часто бывали у нас. Они отдыхали от своих трудов и дел, рассказывая их… Я очень любил рассказы графа Милорадовича; он говорил с чрезвычайной живостью, с резкой мимикой, с громким смехом, и я не раз засыпал под них на диване за его спиной»[1590].

Москва, наверное, более даже, чем вся остальная Россия, жила тогда памятью об Отечественной войне. Недаром именно здесь, на Воробьевых горах, было решено воздвигнуть грандиозный храм-памятник избавлению России от нашествия. Академик Витберг[1591], неудавшийся строитель храма, вспоминал:

«Нельзя умолчать о мнении знаменитого генерала нашего Милорадовича, который спросил меня: "из чего будут колонны?"

"По недостатку хорошего камня, оне будут из того дикого камня, который можно найти в Московской губернии или даже из кирпича".

"Почему же не из финляндского гранита?"

"Это чрезмерно будет дорого, — возразил я, — по огромности колонн и по дороговизне самой доставки".

"По-моему, тем-то и лучше, чем дороже; чем труднее, тем более славы для памятника России; дешевое, легкое — всякий может сделать".

Такие люди, отличные в каком бы отношении ни были, — сочувствуют великому»[1592].

* * *

Императору Александру I на месте не сиделось — недаром Пушкин назвал его «кочующим деспотом». Европу он любил более России, а потому вскорости отправился в Варшаву.

«Приезд государя в Варшаву еще более оживил ее. Поляки впечатлительны. На них сильно и горячо отражаются и радость и горе; свита императора была многолюдна и блистательна: князь Волконский, граф Уваров, Милорадович, Остерман, князь Меншиков, генерал Потемкин, любимец Семеновского полка и гвардии, граф Чернышев и многие другие более или менее известные военные лица… Все съехались более или менее доброжелательными и вежливыми гостями; даже и не совершенно сочувствующие возрождению Польши увлекались новостью и блестящей обстановкой зрелища. Пред нами, как и предо всеми, ставилась и разыгрывалась новая драма. На военных же особенно отсвечивались славные дни недавних побед и вступление в Париж Победителя»[1593].

«Поляки возмечтали о себе более, чем благоразумие сего дозволяло, и высокомерие свое постоянно выбалтывали, а русские молчаливо, но глубоко затаили оскорбление национальному своему чувству.

"На одном из смотров, — продолжает свой рассказ И.Ф. Паскевич, — подхожу я к графу Милорадовичу и графу Остерману (они тут же были, даже их держали в Варшаве, как и нас, в черном теле, вероятно, также, чтобы привлечь любовь польских генералов армии Наполеона) и спрашиваю у них:

— Что из этого будет? Граф Остерман отвечал:

— А вот что будет: что ты через 10 лет со своей дивизией будешь их штурмом брать.

Он ошибся на три года, — замечает при этом в своих записках князь Варшавский, — ибо я брал у них Варшаву, как Главнокомандующий " »[1594].

Очаровав, как он считал, поляков, царь отправился в южном направлении.

«В дальнейшем пути император предполагал посетить Бессарабию, Одессу, Вознесенск (где устраивались южные военные поселения), Николаев, Херсон, Крым, Таганрог и Землю донских казаков и вместе с тем осмотреть по дороге различные части 2-й армии, находившейся под начальством графа Беннигсена. Государя сопровождали генерал-адъютанты князь Волконский, граф Уваров и князь Меншиков[1595], граф Милорадович, флигель-адъютант Михайловский-Данилевский, граф Каподистрия[1596], статссекретарь Марченко и лейб-медик Виллие[1597]. Кроме того, император Александр пригласил еще в это путешествие австрийского генерала принца Гессен-Гомбургского[1598] и графа Кламма, прибывших в Варшаву для приветствия государя от имени императора Франца. В Кишинёве к путешественникам присоединился граф Аракчеев; обрадовавшись свиданию с другом после продолжительной разлуки, Александр ехал с графом целый день в одной коляске до Тирасполя»[1599].