Чувства немецких солдат были различными, как видно из их писем домой. Некоторые выражали ликование по поводу приближающейся победы; авторы других жаловались, что, в отличие от Франции, здесь нечего купить, чтобы отправить домой. Их жены просили меха, особенно астраханские. «Пожалуйста, пришли мне в подарок из России хоть что-нибудь», – просит одна из жен. Налеты Королевских ВВС на Германию не способствовали обнадеживающим новостям из дома. Родственники жаловались на то, что все больше и больше мужчин призывают в армию. «Когда прекратится все это свинство? – читал в письме с родины солдат Мюллер. – Скоро станут отправлять в бой шестнадцатилетних». А его подруга сообщала, что больше не ходит в кино, так как не может смотреть кинохронику с фронтовыми новостями.

Вечером 7 сентября, несмотря на кажущийся успех наступления на Сталинград, Гитлера охватил приступ бешеной ярости. Генерал Альфред Йодль только что вернулся в штаб фюрера в Виннице из поездки к генерал-фельдмаршалу Листу, командующему Группой армий A на Кавказе. Когда Гитлер пожаловался на неспособность Листа выполнить то, что ему было приказано, Йодль ответил, что Лист сделал именно то, что ему сказали. Гитлер закричал: «Это ложь!» – и выбежал из комнаты. После этого он приказал, чтобы на ежедневных совещаниях по текущему положению стенографисты записывали каждое слово.

Генерала Варлимонта из OKW, вернувшегося после короткого отсутствия, поразило резкое изменение в атмосфере штаба. Гитлер встретил его «долгим, пылающим ненавистью взглядом». Варлимонт позже признавался, что подумал в тот момент: «Этот человек потерял лицо, он осознал, что его карта бита». Другие сподвижники Гитлера также отметили его полную отрешенность. Он больше не разделял трапезу со своей свитой, не пожимал руки. Он, казалось, никому не доверял. Через две недели с небольшим Гитлер сместил генерала Гальдера с должности начальника Генерального штаба сухопутных войск.

Площадь территорий, оккупированных Третьим рейхом, достигла максимума. Немецкие войска были разбросаны на просторах от Волги до Атлантического побережья Франции, и от мыса Нордкап до Сахары. Но теперь Гитлер был одержим идеей захвата Сталинграда, главным образом потому, что город носил имя Сталина. Берия отзывался о сражении как о «противостоянии двух баранов», поскольку оно стало вопросом престижа для обоих лидеров. Гитлер прежде всего ухватился за идею символической победы под Сталинградом взамен надвигающейся неудачи в овладении нефтяными месторождениями Кавказа. Вермахт действительно достиг «кульминационной точки»: его наступление выдохлось, немецкие войска уже были не в состоянии отражать новые атаки противника.

Тем не менее, в глазах встревоженного мира не было такой силы, которая была бы способна остановить немецкое продвижение на Ближний Восток как с Кавказа, так и из Северной Африки. Американское посольство в Москве в любой момент ожидало падения СССР. В том году, когда союзников постиг целый ряд катастроф, мало кто был в состоянии осознать, сколь опасно далеко друг от друга были разбросаны силы вермахта. И мало кто понимал, насколько полна решимости нанести ответный удар казалось бы разбитая Красная Армия.

Как только 62-я армия отошла на окраину города, генерал-полковник Еременко, командующий Сталинградским фронтом, и член Военного совета Хрущев вызвали на свой новый КП, расположенный на восточном берегу Волги, генерал-майора Василия Чуйкова. Он должен был принять командование 62-й армией в Сталинграде.

«Товарищ Чуйков, – обратился к нему Хрущев, – как вы понимаете вашу задачу?» – «Клянусь: или умру в Сталинграде, или отстою его», – ответил Чуйков. Еременко и Хрущев подтвердили, что он правильно все понял.

Чуйков, с волевым русским лицом и копной волнистых волос, оказался суровым командиром, готовым ударить или застрелить любого офицера, не выполнившего свой воинский долг. В обстановке ширившейся паники и неразберихи он, пожалуй, оказался лучшим, кому можно было поручить выполнение предстоящей задачи. Стратегический гений в Сталинграде был ни к чему – необходима была, скорее, крестьянская смекалка и беспощадная решимость. Немецкая 29-я моторизованная дивизия, достигнув Волги на южной окраине города, отрезала 62-ю армию от соседней 64-й армии под командованием генерал-майора Михаила Шумилова. Чуйков знал, что должен держаться, изматывая немцев, невзирая ни на какие жертвы. «Время – это кровь», – с жестокой ясностью выразился он позднее.

Чтобы исключить участившиеся попытки войск бежать через Волгу, Чуйков приказал полковнику Сараяну, командиру 10-й стрелковой дивизии НКВД, разместить заслоны во всех местах возможной переправы и расстреливать дезертиров на месте. Он знал, что боевой дух его войск сильно упал. Даже один из политруков неосторожно записал в своем дневнике: «Никто не верит, что мы удержим Сталинград. Не думаю, что мы когда-нибудь сможем разбить немцев». Полковник Сараян был возмущен, когда Чуйков приказал остальным его подразделениям занять оборону рядом с регулярными частями Красной Армии и выполнять все его приказы. Части НКВД никогда не подчинялись армейским офицерам независимо от их званий, но Чуйков знал, что в этот момент он может противостоять любым угрозам со стороны НКВД. Сейчас ему нечего было терять. В его армии осталось всего 20 тыс. бойцов, у него было менее шестидесяти танков, многие из которых были повреждены. Эти танки отбуксировали на огневые позиции и там врыли в землю, превратив в неподвижные огневые точки.

Чуйков уже почувствовал, что немецким войскам не нравится ближний бой и рукопашные схватки, поэтому он старался держать свой передний край как можно ближе к противнику. Такое небольшое расстояние между передовыми советских и немецких войск не давало возможности люфтваффе бомбить позиции 62-й армии, так как слишком высок был риск того, что немецкие бомбардировщики попадут по своим же солдатам. Впрочем, разрушения, уже нанесенные городу немецкими бомбежками, и стали самым большим преимуществом защитников Сталинграда. Город, превращенный авиацией Рихтгофена в руины, стал лабиринтом смерти для его соотечественников. Чуйков также принял правильное решение, оставив тяжелую и среднюю артиллерию на восточном берегу Волги, чтобы обстреливать через реку крупные сосредоточения немецких войск, готовящихся к атаке.

Первое масштабное немецкое наступление на город началось 13 сентября, на следующий день после того, как Гитлер заставил Паулюса назвать дату взятия Сталинграда. Паулюс, страдавший нервным тиком и хронической дизентерией, решил, что его войска справятся с задачей за двадцать четыре дня. Немецкие офицеры убеждали солдат, что те смогут прорваться к самому берегу Волги одним последним могучим рывком. Эскадрильи люфтваффе Рихтгофена уже начали бомбардировку. В основном это были пикирующие с воем Ю-87. «Над нами пролетела большая группа пикирующих бомбардировщиков, – писал ефрейтор 389-й пехотной дивизии, – и невозможно было поверить, что после их налета на советских позициях хотя бы мышь осталась живой». Тучи пыли от разбитой каменной кладки смешивались с черным дымом горящих зданий и нефтехранилищ.

Чуйков, не защищенный от атак с воздуха в своем штабе, расположенном на Мамаевом кургане, не мог выйти на связь с командирами дивизий, поскольку после бомбежки были повреждены все телефонные линии. Ему пришлось вместе со всем своим штабом, согнувшись в три погибели, перебежками добираться до землянки, вырытой на берегу реки Царица. Хотя большинство немецких атак, в результате отчаянного сопротивления советских войск, в тот день и были отбиты, но 71-й немецкой пехотной дивизии все же удалось прорваться в центр города. Еременко не мог не проинформировать об этом Сталина по телефону, как раз когда тот проводил совещание с Жуковым и Василевским. Сталин тут же приказал, чтобы 13-я гвардейская дивизия под командованием генерал-майора Александра Родимцева, героя Гражданской войны в Испании, переправилась через Волгу и с ходу вступила в бой с наступающими немецкими частями в центре городе.