Неприятно.

Боли нет. Хорошее место, потому как Кейрен устал от боли, а здесь нет, и он позволяет себе лежать, наслаждаясь ее отсутствием. Странно, что еще не умер.

Нет, он помнит, надо жить.

И как-нибудь.

Вдох на выдох… кости катятся по столу, зеленым сукном затянутому. Он видел это… где?

…игровой дом, подпольный, провонявший дымом. Столы. Полуголая девица разливает самогон, который здесь выдают за бренди. Дремлет в углу ростовщик, зажав меж толстых колен портфель. В портфеле бумаги, долговые расписки, и время от времени за столик к ростовщику присаживается очередной неудачливый игрок…

…облава.

Тогда Кейрену все было в диковинку, и дом этот, и девица, которая ничуть не стеснялась своей наготы, но торопливо, суетливо совала купюры в корсаж.

Было?

Было… ему улыбалась сжатыми губами, потому что зубов у девицы не хватало. А ростовщик долго не желал отдавать портфель, твердил, что с его стороны все законно…

…раньше было.

Давно уже…

…тогда получил нож в бок и даже не заметил сперва. Нож острый, а когда острый, боль приходит позже. Полоснули по дури, и Кейрен, зажав рану скомканным полотенцем, стоял в уголке, чувствуя себя слабым, бесполезным.

А на него внимания не обращали. Думали, наверное, растерялся, и только когда полотенце кровью пропиталось, всполошились. Не умер. Он живучий, невезучий только… и другой сумел бы шансом воспользоваться, сбежать.

Откуда?

Из Шеффолк-холла…

…живое железо затянуло рану, но еще неделю приходилось бок беречь. И дядька наградил первым подзатыльником, за дурость.

Прав был Тормир по прозвищу Большой Молот. Дурак. И невезучий.

И сдохнет, наверное.

…не там, здесь.

Где здесь?

Где жарко. И уже жар этот плавит ледяные кости. А кто-то шарится во внутренностях. Кейрен чувствует пальцы, и ему неприятно, он пытается вывернуться, раз уж пока живой, но его привязали.

Обидно.

– Поплачь. – Кто-то заслоняет свет, и хорошо. Яркий. Пробивается сквозь веки.

…мама будила, раздвигая шторы.

Кейрен помнит.

Ее и еще длинную палку с крюком. Когда он играл в рыцарей, палка становилась копьем, а гардины – драконом. Кейрен всегда побеждал, правда, гардинам случалось страдать в бою, и маму это расстраивало.

…нельзя умирать. Не сейчас.

– Глотай, сукин ты сын, – ласково говорит кто-то. И неласково лезет в рот, разжимая стиснутые зубы. Кейрен и рад был бы помочь, но у него не получается.

А в горло суют что-то твердое, мешающее и не позволяют отстраниться.

…зато пальцы из внутренностей убрали.

Хорошо.

И Кейрен глотает. Горькое.

Горячее.

Ерунда какая. В животе все равно дыра, и выльется. Но если сказали…

…невезучий.

Язык не поворачивается, это из-за штуки во рту.

– Ишь ты, кусается, – с неизъяснимой нежностью произносят над ухом. – Раз кусается, жить будет… повезло…

Кому?

От горечи голова кругом, но спать нельзя.

Тогда, когда полотенце кровью пропиталось, Кейрен едва не упал в обморок. А матушке донесли. И она целый месяц говорила лишь о том, что служба – не для Кейрена… слишком слабый…

…неприспособленный.

Мысли по кусочкам. Мозаика из самого себя. Но стоит отвлечься, и кусочки падают…

…дорога…

…коляска… и зонтик в руках леди… не по погоде, но она всегда с зонтиком… разговор, от которого остается неприятный осадок… и вдруг каток… каток Кейрен хорошо помнит.

Таннис, смешно расставившая ноги: ей непривычно в платье, а еще коньки. Она ругается, тихо, шепотом, но выглядит невероятно уморительно…

…нельзя умирать.

Жить будет? Будет. Выпитая горечь никуда не вылилась. Наверное потому, что те руки зашили дырки в животе. И горечь расползалась по внутренностям, расплавляя остатки льда. Нехорошо как-то…

Таннис разжала пальцы…

…нельзя!

Не отпускать, иначе произойдет что-то страшное… черные куски в мозаике. И крыша Шеффолк-холла… все влюбленные немного идиоты…

…а черноты и горечи все больше, но дышать Кейрен способен сам. Наверное, это хорошо. Но не время для сна, совсем не время…

– Вот упрямец… давай еще дозу. А ты спи, слышишь?

Нельзя!

Игла со скрипом входит в окаменевшие мышцы. И Кейрен, не сумев удержаться на краю, падает в сон. Холода больше нет. Вокруг кипит, рокочет ласковое пламя материнской жилы.

…наверное, иногда ему все-таки везет.

Кейрен не удивился, когда, открыв глаза, увидел Полковника. Тот сидел в кресле-качалке, вытянув ноги, и читал очередной роман. Полковник раскачивался, кресло скрипело, и полы длинного зеленого халата, небрежно брошенного на спинку, раскрывались.

От зелени мутило.

И от скрипа.

И еще от запахов, резких, больничных.

Пытаясь сдержать дурноту, Кейрен сглотнул, и движение это не осталось незамеченным. Полковник закрыл книгу, сунув меж страницами палец.

– Доброго дня, – сказал он на редкость недобрым голосом. – Как самочувствие?

Он наклонился, подался вперед, опираясь локтями на тощие ноги.

– Погано?

– Да.

Кейрен не сказал – просипел. Горло саднит… и язык разбухший, неповоротливый не помещается во рту. Он трется о нёбо и отдается в ушах скрежещущим звуком.

– И хорошо, что погано, – оскалился Полковник, поглаживая книгу. – Может, в следующий раз думать начнешь.

– Вы… за этим…

– Лежи уже. – Он поднялся. – Пить хочешь? Конечно, хочешь, крови-то немало потерял. Вообще тебе повезло.

Неужели?

А книга остается на столике рядом с графином и букетом поздних астр. Откуда цветы?

…матушка…

…наверняка сообщили…

– Пить тебе надо побольше. – Полковник поднимает голову Кейрена, тянет, и, кажется, шея хрустит. А кости, уже не ледяные – стеклянные. И губы непослушные не удерживают воду. Она течет по щекам, подбородку, шее… но с каждым глотком становится легче. – Но пока хватит. Рассказывай.

Полковник ставит стакан на пол и подтягивает кресло к кровати.

– Сколько я…

– Третьи сутки пошли.

– И вы…

Он фыркнул и бросил взгляд на книжку.