– Пришли, – соглашается Вигдор, вновь прикладываясь к бутылке. И вино течет по подбородку, по щекам, по массивной шее. Он вытирает его собственной измятой рубахой, а под лежанкой выстроилась череда бутылок. – Откуда пришли? Один континент, мастер. Несколько сотен островов, и ни один не может быть нашей родиной.

– Почему?

– Там нет огня. Нет руды. И, следовательно, нет рудных жил. Кстати, и реликтовых лесов тоже нет… и останков человеческих поселений. Так откуда мы пришли?

Пленка силового поля запечатывает ловушку. И вместе с тем в колбе активируется встроенный кристалл. Пламя вспыхивает, очищая стекло.

– И откуда же?

Шар, созданный Брокком, умещался на ладони. Непрозрачные стенки, обманчиво-хрупкие, но способные выдержать четверть часа в истинном пламени.

– Оттуда, откуда пришел «Странник». Из другого мира… из других миров… – Вигдор поднял бутылку над головой. – Проклятье, и эта закончилась. Скажите, что мне не следует увлекаться выпивкой.

– Вам не следует увлекаться выпивкой.

Купол дрожал, но держался… а если упадет?

…упадет, когда прозвучит взрыв. Эхо сотрет купол, жила выпьет его, как и те щиты, которые стоят под городом в тщетной попытке смягчить удар. И Вигдор, который, пусть и пьет, но вряд ли напьется до невменяемого состояния, откроет сундучок. Он будет вытаскивать колбы по одной, скармливая ветру – а на высоте ветер всегда присутствует – чуму.

Порцию за порцией.

– Иные миры всегда были сказкой… и реальностью. Мне просто хотелось заглянуть за предел. Знакомое желание, мастер?

– Да.

– И как вам теперь живется?

– Большей частью неплохо.

– Кошмары не мучают?

– Мучают. Но ко всему можно привыкнуть. Кошмары не исключение.

– Что ж… надеюсь, вы правы.

Он остался в башне, полупьяный, замерзающий хранитель чужого безумия. А Брокку было дозволено спуститься.

Два уровня. И смена одежды. Бочка с дезинфицирующим раствором, от которого кожа становится жесткой, болезненной. Еще два… и повтор… и снова… двери.

Запоры.

И все-таки страх, что этого – недостаточно.

Возвращение домой.

Кэри.

Сон, кажется, недолгий. Ожидание.

Дорога.

Экипаж пересек центр города и старый мост, к которому наподобие ласточкиных гнезд приклеились дома. Они теснились, громоздясь друг на друга, прорастая на чужих крышах, выпячивая крохотные пухлые балконы и цепляясь декоративными фризами за стены, словно пытаясь удержаться над водой все вместе. И проржавевшие корабельные цепи, что то тут, то там выглядывали из кладки, были подобны древним корням, уходившим в самые глубины воды. К массивным опорам приклеились лодки и лодчонки, связанные воедино, деревянное стадо, окруженное поясом далеких огней. Огни отражались в реке, и вид их кружил голову.

Брокк закрыл глаза.

Недолго осталось. Город менялся. Запахами, звуками… исчезла мостовая, и колеса теперь шли мягко, порой, правда, проваливались в очередную ямину, и тогда кучер просыпался. Брокк слышал и его ругань, и гортанные голоса ночных зазывал.

Еще не Нижний город, но уже его преддверие.

И улица Красных фонарей ждет гостя.

Здесь было почти чисто. Почти опрятно.

Во всяком случае, в устье, где фонари еще горели. Укрытые красными колпаками – их время от времени подряжались отмывать добела, но недели не проходило, как колпаки возвращали беззаконный красный колер, – и свет они давали нервный, кровавый будто, но довольно-таки яркий.

…агенты газовых компаний если и заглядывали сюда с проверкой, то изредка. Нельзя сказать, что в двухэтажных особнячках кокетливого вида им были рады, однако же встречали со всем почетом, оттого ли или же по иной какой причине, но о нарушениях в этой части города заговаривали редко, неуверенно, словно стесняясь.

Третий дом.

И пара фонарей у подножия лестницы. Дверь открыл лысый здоровяк в золоченой ливрее, надетой, правда, на голое тело. Ливрея не сходилась на мускулистой, поросшей черным волосом груди, а матросские штаны съехали едва ли не на бедра. Окинув Брокка насмешливым взглядом, здоровяк молча посторонился.

– Доброго вечера. – Из двери, скрытой за огромным зеркалом, давно помутневшим, выплыла полная женщина в кучерявом парике, увенчанном плюмажем. – Чем могу помочь?

Она широко улыбалась золочеными зубами и обмахивалась веером, рождая волны дурного запаха, сплетенного из сладких духов, вони немытого тела и болезни.

– У меня встреча.

Пудра на лице ее намокла, забилась под кожу, и само это лицо, с крупными чертами, распухшее, было почти притягательно в своем уродстве.

Замер веер из страусовых перьев, касаясь карминовых губ.

– Вас ждут.

Взгляд отводит. И рука дрожит, пусть дрожь эту выдает лишь браслет из золотых чешуек.

– Я провожу.

Она перебрасывает через руку длинный шлейф платья, и юбки задираются, выставляя ноги в клетчатых чулках. Пухлые, розоватые, они напоминают Брокку окорока в сетке.

Лестница. Ковер, заботливо приколоченный к ступенькам. Веселое дребезжание клавесина. Кто-то кричит. Кто-то смеется, но смех кажется натужным, фальшивым, как золотое ожерелье на груди мадам. Она же ведет по узкому коридору, и двери, разделенные все той же ковровой дорожкой, смотрят в двери же.

– Вы у нас не бывали?

– Нет.

– Конечно, такого клиента я бы запомнила. – Мадам смелеет и веер складывает, перехватывает посередине, сминая и без того истрепанные перья. – Если после встречи захотите развеяться…

– Не захочу.

Вонь лилий.

И гнили.

– Зря. – Мадам скалится. – У меня хорошие девочки, качественные!

Но все-таки замолкает. Она указывает на дверь, которая выделяется среди иных темным цветом и какой-то солидностью. Дуб? И металлические клепаные полосы. Петли стальные. А с обратной стороны, надо полагать, и засов имеется.

Эту дверь непросто вынести.

И значит, за нею – особая комната, куда ведет не только эта дорога. Но догадки свои лучше при себе оставить. Мадам вытаскивает из-под подвязки ключ, который, жеманясь, протягивает Брокку.

– Прошу вас.

Прикасаться к ключу противно, кажется, даже сквозь плотную кожу перчаток Брокк ощущает болезненное тепло тела этой женщины. И все-таки берет.

Вставляет в замок.

Проворачивает дважды, до характерного щелчка. Открывать не торопится, позволяя мадам отступить, и она не медлит. Сколь бы ни было любопытно ей, что же скрывается за дверью, но жизнь дороже любопытства.