Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я неверующий. – Чекист, усмехнувшись, поднимает голову от бумаг. – Чего у тебя?
Впереди ехал верховой, он придерживал рыжего мерина, дожидаясь телеги.
Варвара с Кузькой на коленях сидит в боку, свесив ноги. Палашка прижимается к ней. Трое красноармейцев молчат, настороженно вглядываясь в придорожные кусты.
В горнице никого не было, опять овчина валялась на полу.
Красноармейцы нашли винтовку.
– А сам-то? Убёг, что ли?
Малафей лежал, уткнувшись в землю, в конопле на огороде. Она перевернула его на спину:
– Живой, Панкратич?
Глаза на сером истончившемся лице были открыты, но он не узнавал ее.
Бойцы подхватили его за руки и за ноги. Из землянки Варвара притащила шинель, разостлала в телеге. Голова Малафея глухо стукнула о доски.
– Тихо вы! Не дрова, чай…
Чекист-оперативник в очках, сощурясь, рассматривает заложников, сбившихся тесной угрюмой кучкой:
– Который?
От волнения Варвара не может найти Лебеду. На земле бьется, рыдает в голос Клашка.
– Обросши который, лохматый, – шепчет Варвара. – Вон он, на карачках усемшись…
По знаку чекиста охранник подходит, перешагивая через сидящих, и заставляет встать щербатого мужика в распоясанной гимнастерке.
– Да не тот совсем, а вон за им! Сказала ж, обросши который!
Боец вертит головой по сторонам, берет за плечо Лебеду.
– Он, как есть, энтот! Самый он!
Потревоженные криком заложники поднимают головы.
– И вовсе энто не ейный мужик, а Трынкин, – говорит Игнаха в толпе.
Оперативник прислушивается. Увидев Варвару, Лебеда остановился в недоумении.
– Это твой мужик?
Все смотрят на нее, слова застревают у Варвары в глотке.
– Ты не мути, а говори толком! – Охранник плюнул с досады. – Который твой?
– Да нету у ей мужука, сгинул давно… Бобылка она, – утирая слезы, с раздражением вмешивается Клашка Лобаниха.
– Сука бесстыжая, анчутка рогастая! Люди добрые, энто ж мой мужик! – Взъерошенная, с красным потным лицом, Трынка, отшвыривая соседей, рвется к Варваре.
– А ты чего молчишь как пень? – вскинулся боец на Лебеду.
Мгновение они смотрят друг на друга, Лебеда на Варвару, она на него. Он усмехнулся и, отстранив конвоира, побрел обратно к ограде.
У стола перед чекистом мнется приземистый, заросший волосами мужик.
– Чуканов Степан? Тот самый? Из злостных?
– Он и есть, – подтверждает Гришка. – Степан Васильев Чуканов, Ельменев братан…
Оперативник подвел Варвару к столу.
– С этой придется разбираться…
– Омманули! Отпущать сулили! – вскрикивает Варвара.
– Да погоди ты… – Чекист с интересом оглядывает косматого мужика, делает пометку в бумаге. – В Шереметьевке? У Селянского воевал?
– Я ж сам пришел… – понуро бормочет мужик. – Обещалися семью отпущать…
Варвара взвыла – это Трынка, просочившись через оцепление, опрокинула ее на чекиста, свалила его со стула вместе с бумагами. Варвара рвалась и вопила, но ничего не могла поделать – голова ее, крепко схваченная, с глухим стуком колотилась о дубовую крышку стола.
– Ах ты, лоханка козья! – хрипела Трынка в то время, как красноармейцы с руганью разнимали их. – Я ж те сиськи пообрываю!
– Прекратить безобразие!
Наконец порядок восстановлен, Трынку утащили, Варвара, растрепанная и помятая, оправляется.
– Стоять тихо! – рявкнул на нее чекист. – Невозможно работать…
Косматый мужик прячет усмешку.
– Значит, у Селянского воевал? Где оружие? Почему не сдал?
– Дак нету, обрез был, да разорвало. Два пальца вон покалечила. Семья-то невиноватая…
– Все вы одним миром… пока за глотку не взяли, – цедит чекист и широким жестом делает знак Гришке: – Отпусти…
Гришка идет к телегам и выводит из-за оцепления бабу лет сорока, еще моложавую и крепкую, и другую, тоненькую, совсем девочку, с тремя малыми детьми. Они уходят, оглядываясь, не спуская глаз с мужика, которого уводит кон– воир.
– При проверке сведения не подтвердились, – докладывает оперативник в очках. – Заложник оказался мужем другой бабы, той, что дралась…
Чекист усмехается, устало проводит ладонью по лицу:
– За кого они нас тут держат?
– Отпущать обещалися… – тупо повторяет Варвара. – Бог накажеть…
– Укрывательство бандита – раз, попытка обмануть органы ВЧК – два. Будем выселять…
– Товарищ начособ! – говорит запыхавшийся вохровец. – Бандит ейный, что давеча с хутора привезли, кровища с его хлещеть! Ступай сама с им колупайся… Народ сажать некуды, всех распужал!
Арестованные мужики и конвой теснились у телеги, одни – отворачиваясь, другие – с равнодушным любопытством глядя на корчившегося Малафея.
Он захлебывался кровью. Варвара приподняла его за плечи и держала голову на весу. Покрывая шум, доносился от стола низкий голос бритоголового командира:
– …Советская власть неоднократно призывала вас образумиться. Настало время расплаты. Ваша волость заносится на черную доску как гнездо бандитов и предателей трудового народа. За пролитую кровь народную, за всю каинову проклятую работу бандитов ответите вы…
Она вытянула из-под Малафея набухшую кровью шинель и, скатав валиком, подсунула ему под затылок. Оторвала лоскут рубахи, намочила, стала умывать. Выступил заострившийся нос на бескровном лице, скулы, обтянутые синеватой кожей.
– Доходит… – сказал кто-то.
Тень улыбки скользнула по серым губам, он открыл мутные, обессиленные болью глаза.
– Погоди… – прошептал он, – ишо им сопли-то утрем…
Она ощутила слабое пожатие его пальцев.
– Варькя… родная моя баба…
Взвод в строю, печатая шаг, двинулся к церкви. У паперти охрана поднимала заложников.
Варвара высвободила руку и скрылась в толпе.
Лебеда сворачивал самокрутку, когда прозвучала команда:
– А ну, встали и пошли! Живей, живей шевелися!..
– Угости, братец, табачкём. – Мужик в распоясанной гимнастерке старательно обтер пятерни о штаны.
Лебеда протянул ему кисет. Он учтиво запустил туда три пальца, добыл газетку из кармана и ловко слепил козью ножку.
– Служивый, огоньку дай, – обратился он к красноармейцу.
– Идти пора, не слыхал?
– Авось не опоздаем…