— Я позвонила, и Жюльетта сказала, где тебя искать. Ты весь вымок.

— Люблю бегать под дождем.

— Еще она сказала, что ты решил стать учителем физкультуры. Надеюсь, это была шутка?

— Нет. Но я передумал. Решил стать пожарным.

— С ума сошел?

— Ты разве не знала, что все мальчишки мечтают стать пожарными и разъезжать на большой красной машине с сиреной? И вообще, какое тебе дело до моего будущего?

— Разве ты не рад, что сдал экзамен?

— Учти на будущее: Жюльетта способна кого угодно заговорить до смерти.

— Я была в твоем лицее, видела результаты. Рада за тебя… Мой брат не сдал.

Приговоренный к смерти стоит у столба с завязанными глазами, и вдруг… о чудо! Я понял, что почувствовал Достоевский, когда ему сообщили о помиловании. Он наверняка сделал несколько глубоких вдохов. Это так замечательно — дышать! Жаль, что люди этого не ценят. Я взмок от пота. Господи, какая же прекрасная сегодня погода! И до чего хороша Камилла.

— Значит, ему придется пересдавать?

— В Израиле. Мы завтра уезжаем.

Расстрельный взвод произвел залп. Я вздрогнул. Сколько секунд летит пуля? Почему я еще жив?

— Черт, Камилла, почему ты не хочешь остаться?

— Я не могу, Мишель.

— Твой отец сказал, что ты могла бы жить у его брата в Монтрейе.

— Он так сказал?

— Клянусь честью!

— Мой дядя живет в кибуце, на границе с Иорданией.

— Значит, он меня «сделал».

— Как тебе бисквиты моей мамы?

Я рухнул на скамейку.

— Тебе не следовало приходить, Камилла. Лучше бы я сейчас бегал.

Камилла села рядом, взяла мою руку и как-то странно посмотрела:

— Я люблю тебя, Мишель. Только тебя. Я думаю о тебе днем и ночью. Каждую минуту. Это невыносимая мука. Я так больше не могу. Я хочу жить с тобой, остаться с тобой, никогда не покидать тебя.

— Я тоже.

— Мы с тобой очень близки, понимаешь?

— Так почему ты пропала на целых две недели? Мне было ужасно плохо.

— Я писала тебе по два письма в день.

— Я не получил ни одного.

— Я их не отсылала.

— Тогда зачем вернулась?

— Это сильнее меня.

— Не уезжай, Камилла, мы что-нибудь придумаем.

— Не могу, Мишель. Мне шестнадцать. Я вынуждена последовать за родителями. Иного выхода нет. Я в ловушке.

— Я готов уехать с тобой.

— Это невозможно. Твои родители тебя не отпустят, мои не захотят взять тебя с нами в Израиль.

— Ну так давай сбежим. Все равно куда. Ты же сама предлагала. Я знаю, куда мы можем отправиться. Там никто нас не найдет.

— Погоди, Мишель. Скажи, ты меня любишь?

— К чему этот вопрос? Ты во мне сомневаешься?

— Ты будешь ждать меня, а я — тебя.

— Как долго?

— Не знаю. Долго. Мы должны выдержать испытание.

— Это будет пытка.

— Если сумеем, станем сильнее, и ничто нас не разлучит. Мы будем вместе до конца дней. Подумай сам — Израиль не на другом конце света находится. Может, удастся хоть изредка встречаться на каникулах. Согласен?

— Разве у меня есть выбор?

— Клянусь, что буду ждать тебя.

— Я тоже клянусь.

Она улыбнулась, достала из сумки книгу и протянула мне:

— Дарю ее тебе.

У меня в руках был экземпляр «Утра магов», подписанный Бержье и Повелем.

— Это мое самое драгоценное сокровище. Будешь читать и думать обо мне.

— Обещаю. Я с ней не расстанусь. А мне нечего тебе подарить.

— Забудь. Будешь писать?

— Каждый день.

Я достал бумажник, вынул из него сложенный в восемь раз листок и отдал Камилле. Она бережно его развернула и увидела… свой портрет-робот.

— Я знала, что ты его не порвал.

— Получилось не слишком похоже.

— А мне нравится. Даже очень.

Мы сидели и молчали, мечтая, чтобы этот момент длился вечно. Потом встали. Глаза у Камиллы были красными от слез. Я обнял ее, прижал к себе. Так сильно, как только мог. Она поцеловала меня в губы. Я вздрогнул всем телом и закрыл глаза, а когда открыл, Камиллы уже не было. Дождь превратился в ливень.

Мадлен Маркюзо вернулась в Париж уже в понедельник — она терпеть не могла Овернь. Дети не захотели продолжить семейное дело, управляться с «Бальто» в одиночку ей было не под силу, и она решила продать заведение троюродному племяннику. Мадлен представила нам Патрика Бонне как нового хозяина бистро. Тридцатилетний ресторатор был полон грандиозных планов: он собирался расширить террасу, продлить часы обслуживания и вообще сделать заведение более шикарным. Патрик объявил, что сделает косметический ремонт, не тронет столы для настольного футбола, но заменит оба электрических бильярда на новые. Он проставился, и мы выпили за упокой души Альбера. Было решено, что Мадлен поможет Патрику освоиться, а в октябре откроет ресторанчик в Левалуа, поближе к дому дочери.

* * *

Я ждал своей очереди сыграть партию в футбол, когда пришел Саша. Я трижды навещал его, пока он болел, приносил продукты и сигареты. Саша осунулся, глаза запали, он как минимум две недели не брился.

— Зачем вы встали? Вам еще рано выходить на улицу, иначе никогда не поправитесь.

— У меня кончились сигареты.

— Вы должны бросить курить, вам это вредно.

— Вы милый мальчик, Мишель, хоть и зануда.

Саша купил две пачки «Голуаз» и вернулся. Мадлен, готовившая в кухне блюдо дня, увидела его, вышла, они расцеловались и обнялись.

— Простите, что не заглянул раньше, Мадлен, я слегка приболел.

— Ничего страшного, я все понимаю. У вас и впрямь усталый вид.

— Я хотел принести вам свои соболезнования. Уход Альбера потряс меня — вы ведь знаете, как я любил и уважал вашего мужа.

— Он тоже очень вас ценил.

— Альбер был настоящим другом. И хорошим человеком. Его смерть — ужасная потеря.

— Я чувствую себя виноватой. Альбер был слишком грузным, но на диету садиться не хотел, а я не сумела настоять.

— Не терзайте себя, Мадлен. Альбер был счастлив.

Неожиданно за нашими спинами раздался крик:

— Какого хрена ты тут делаешь?

Мы обернулись и увидели красного от злости Игоря.