— Не надо тебе было ездить, — сказала мать. — И набрала-то всего десять — пятнадцать фунтов. — Роза Сарона посмотрела на свой выпяченный живот и ничего не ответила. Она вздрогнула и высоко подняла голову. Мать развернула свой мешок, накинула его дочери на плечи и притянула ее к себе.

Наконец проезд был свободен. Эл пустил мотор и выехал на шоссе. Редкие крупные капли стрелами падали вниз и щелкали по бетону; и чем дальше уезжал грузовик, тем капли становились все чаще и мельче. Дождь так громко стучал по крыше кабины, что его было слышно сквозь стук дряхлого мотора. Те, кто сидел в кузове, развернули мешки и накинули их на головы и на плечи.

Роза Сарона тряслась всем телом, прижавшись к матери, и мать крикнула:

— Скорей, Эл. Розу что-то знобит. Ей надо ноги в горячую воду.

Эл прибавил газ и, въехав в лагерь, подвел грузовик поближе к красным вагонам. Они еще не успели остановиться, а мать уже раздавала приказания.

— Эл, — командовала она. — Джон, отец, сходите в ивняк, притащите побольше хворосту. Надо, чтобы в вагоне было тепло.

— Не протекает ли крыша?

— Вряд ли. Нет, у нас будет хорошо, сухо, только надо запастись топливом. Возьмите с собой Руфь и Уинфилда. Они сучьев принесут. Что-то наша дочка расхворалась. — Мать вылезла из машины, Роза Сарона последовала за ней, но колени у нее подогнулись, и она тяжело села на подножку.

Миссис Уэйнрайт увидела это.

— Что такое? Может, ей время пришло?

— Нет, вряд ли, — сказала мать. — Она прозябла, а может, простудилась. Дай мне руку.

Обе женщины повели ее к вагону. Роза Сарона сделала несколько шагов, и силы вернулись к ней — ноги приняли на себя тяжесть тела.

— Теперь ничего, ма, — сказала она. — Это только минутку было.

Обе женщины поддерживали ее под локти.

— Ноги в горячую воду, — наставительно сказала мать. Они помогли ей подняться по доскам в вагон.

— Вы разотрите ей руки и ноги, — сказала миссис Уэйнрайт, — а я затоплю печь. — Она сунула в печку последнее топливо и развела жаркий огонь. Дождь уже лил вовсю, сбегая струями с крыши вагона.

Мать подняла голову.

— Слава богу, крыша целая, — сказала она. — Палатка — какая она ни будь хорошая — все равно протекает. Миссис Уэйнрайт, вы много воды не ставьте.

Роза Сарона неподвижно лежала на матраце. Она позволила снять с себя туфли и растереть ноги. Уэйнрайт наклонилась над ней.

— Болей не чувствуешь? — спросила она.

— Нет. Просто нездоровится. Нехорошо мне.

— У меня есть лекарство и соли, — сказала Уэйнрайт. — Если нужно — берите, пожалуйста.

Роза Сарона задрожала всем телом.

— Ма, закрой меня, мне холодно. — Мать собрала все одеяла и навалила их на нее. Дождь громко барабанил по крыше.

Мужчины вернулись нагруженные хворостом. С полей шляп и пиджаков у них струилась вода.

— Ну и льет! — сказал отец. — Вмиг промочило.

Мать сказала:

— Вы бы сходили еще разок. Хворост быстро прогорает. Скоро будет совсем темно. — Руфь и Уинфилд вошли мокрые с головы до ног, сложили свои ветки на кучу хвороста и повернулись к выходу. — Не ходите, — остановила их мать. — Станьте у печки, посушитесь.

За дверями вагона все было серебряное от дождя, мокрые тропинки блестели. Кусты хлопчатника с каждым часом становились все чернее и словно съеживались. Отец, Эл и дядя Джон уже который раз уходили в ивняк и возвращались оттуда с охапками хвороста. Хворост сваливали у двери, и только когда куча поднялась под самый потолок, они решили, что этого хватит, и подошли к печке. Вода с полей шляп струйками сбегала им на плечи. Полы пиджаков были мокрые, хоть выжми, в башмаках чавкало.

— Ну ладно. Снимайте с себя все, — сказала мать. — Я вам кофе вскипятила. Сейчас дам сухие комбинезоны. Ну, переодевайтесь, не стойте так.

Вечер наступил рано. Люди забились в вагоны и сидели там, прислушиваясь к ливню, хлеставшему по крышам.

На горную линию побережья и на долины двинулись с океана серые тучи. Высоко над землей ветер дул яростно и бесшумно, в кустарниках он свистел, в лесах поднимал рев. Тучи тянулись обрывками, слоями, вставали на небе, как серые скалы, а потом слились в сплошную пелену и низко повисли над землей. Тогда ветер стих и уже больше не тревожил тяжелую, непроницаемую массу. Сначала дождь налетал порывами, проходил, снова хлестал землю; а потом мало-помалу темп его выровнялся — мелкие капли, упорный стук их по земле, дождь, как серая пелена, сквозь которую ничего не было видно, — пелена, которая превращала день в вечер. Сухая земля пропиталась влагой и почернела. Земля пила дождь два дня, пока не утолила жажду. Тогда повсюду образовались лужи, а в низинах на полях — целые озера. Мутная вода в озерах поднималась все выше и выше, а упорный дождь хлестал их поблескивающую гладь. Наконец горы отказались принимать влагу, и ручейки, побежавшие по ущельям, слились в потоки и с ревом обрушились вниз, в долины. Дождь упорно хлестал землю. Ручьи и небольшие речки размывали корни ив и других деревьев, заставляли ивы сгибаться до самой воды, вырывали с корнем и валили их. Мутная вода крутилась воронками, подступала к самому берегу и наконец хлынула в поля, в сады, на участки, где чернели кусты хлопчатника. Ровные поля превратились в озера — широкие, серые, и дождь не переставая хлестал их. Потом залило дороги; машины медленно двигались по ним, разбрызгивая впереди себя воду, оставляя мутный, пенящийся след позади. Дождь шуршал по земле, и ручьи вскипали пеной, принимая в себя все новые и новые потоки с гор.

Когда дождь только начался, кочевники попрятались по своим палаткам и, сидя там, говорили: это ненадолго. И спрашивали: сколько же это будет длиться?

А когда вода разлилась повсюду, мужчины вышли под дождь с лопатами и возвели небольшие плотины вокруг палаток. Дождь хлестал по брезенту и наконец пропитал его насквозь, и дождевые струйки побежали внутрь. Потом плотины смыло, и вода прорвалась в палатки и намочила матрацы и одеяла. Люди сидели в мокрой одежде. Они ставили ящики один на другой и клали между ними доски. И сидели на этих досках день и ночь.

Возле палаток стояли дряхлые машины, и вода привела в негодность их магнето, привела в негодность карбюраторы. Маленькие серые палатки были окружены озерами. И наконец люди решили, что надо уезжать отсюда. Но моторы не заводились, потому что провода отсырели; а те, у которых двигатели еще работали, увязали по ступицы в глубокой грязи. И люди уходили по воде, забрав в охапку одеяла. Они шли, разбрызгивая воду, и несли на руках детей, несли стариков. И сараи, стоявшие на пригорках, были набиты людьми, дрожащими, отчаявшимися.

Некоторые уходили в города, в комиссии по выдаче пособий, и, грустные, возвращались назад, к своим.

Чтобы стать на пособие, надо прожить здесь не меньше года… Такое правило. Говорят, правительство окажет помощь. А когда, неизвестно.