Она говорила тихо, как бы сама с собой, и Алатай уже плохо понимал, о чем она, как вдруг Кадын ее перебила:

– Подожди, старая. Скажи-ка: а великанов тех не Чу называют?

Мамушка зашевелилась под шкурами.

– Шеш, молчи! Пеплом рот набей. Кто ж имя их вспоминает? Вот разверзнется земля, и здесь они будут! Одно спасает тебя – не наших ты кровей.

– Не злись, старая. – Кадын подошла к ее ложу и взяла сухую ладошку. – Ты лучше расскажи. Ваши люди их дома берегут? А за это они их к себе под землю берут?

– Ты слышала все, дай отдохнуть старой, – захныкала та. – К себе берут за то, что дома их стеречь обещали и никому подходить к домам не даем. За это нас к себе берут.

– А что-то еще они просили от вас?

– Те, измучила! Им много не надо: чтобы жили на этом месте и за домами смотрели.

– Знаешь ли ты, мамушка, что ты старейшая из своих людей? Сколько я с ними ни говорила, никто не знал о домах великанов того, что ты знаешь. И объяснить мне не могли.

– Забывать люди стали. Как вы на землю эту пришли, так мы за вами живем, себя не помним и как будто все, чем мы здесь были, к вам переходит. Вы нами становитесь, а мы исчезаем.

– Да, старая, верно: мы становимся вами. Как вы их хранили, нынче нас своей охраной поставить хотят. А я-то не понимала. Как слепая ходила, и никто мне не мог подсказать. Во все стороны стреляла, да все мимо. Не там искала врагов. – Она поднялась и подошла к ним с Эвмеем, будто вспомнив о чем-то. – Воины, сейчас идите. Завтра будьте здесь до света. Поедем вместе с сухую степь, где мой брат под каменной насыпью лежит.

В стане у подножия холма еще держалась влажная рассветная хмарь, когда Алатай с Эвмеем подъезжали к царскому дому. У коновязи стоял новый конь, уже взнузданный и готовый к дороге. Солнце заливало холм и царский дом, резко выхватывало каждого зверька на крыше-шапке.

У порога стояла старая мамушка. Кланялась в сторону восходящего солнца и гладила седые косы. Она была умыта и причесана, одета как в дорогу. Ноги, давно отвыкшие ходить, не держали ее, и Кадын помогала ей стоять, легкой как травинка. На солнце она казалась прозрачной. Увидев подъехавших воинов, Кадын кивнула служанке, стоящей у двери, передала ей старуху, а потом поцеловала ее в ссохшиеся впалые губы.

– Легкого ветра, старая.

И пошла к коновязи, вскочила на коня. Втроем они направились в сухую степь.

Ехать пришлось долго, остановок не делали. Алатаю не доводилось еще бывать в тех местах, и он с любопытством глядел на степь, когда открылась она с перевала, – почти круглая, будто блюдо меж гор. Белая цепь ледников – во весь окоем – лежала на юге, на севере – таежные лесистые горы и перевал к стану торговцев. Мутная река разделяла степь надвое. На одном берегу жили темные, на другом – Чу: цепь каменных домов протянулась вдоль берега.

Кадын кивнула на тень от столба у тропы: скоро сгустятся сумерки. Они припустили к реке. Темные указали брод, и с молчаливым любопытством проводили глазами, как три всадника отправились к вечеру на запретный берег.

На той стороне высились не только насыпи: три в ряд стояли одинокие невысокие и кряжистые скалы, точно гнилые зубы. Кадын остановила коней возле одного из курганов, посмотрела на серые камни и отправилась к темно-зеленой скале. Стреножив коней, вскарабкались они наверх и огляделись. Оттуда было видно всю степь, цепочка курганов лежала прямо под ногами.

Надо было торопиться, солнце уже ныряло за горы. Кадын велела набрать хвороста и принести воды от речки, которая протекала у подножия скалы.

– Я буду звать Чу и говорить с ними. Вы же держитесь в стороне. Приближаться не смейте: это не ваша битва, вы не для того здесь. В помощь я не вас должна была брать, а Кама, но где его сейчас сыщешь? Будьте в стороне и не допускайте в сердца страха, как если бы были поблизости ээ-борзы. Но это не ээ-борзы, это гораздо сильнее, потому и вы строже держите себя. Если убьют меня, отвезете тело в стан. Но не смейте спускаться со скалы до рассвета. И от огня не отходите. Огонь вас защитит.

Она говорила спокойно и сжато. Она готовилась к бою. Потом села на камни, расстелив плащ, и больше не шевелилась.

Вместе с Эвмеем они натаскали хвороста и принесли воды. Бегать пришлось быстро, но все же до заката успели и сели у огня с первыми рогами Солнцерога.

Солнце опустилось. Месяц был убывающий, и до его восхода нескоро. Только звезды рассыпались по выси, и теплый ветер потянулся наверх с остывающей степи. Одинокий костер было хорошо видно издали. Алатай с Эвмеем сидели, не шевелясь, Кадын застыла каменным изваянием, и только сучья потрескивали в огне.

Это пришло быстро: вдруг появился туман, сначала неясный, потом все плотнее, и скоро вся степь стала словно бы под водой. Тревога охватила Алатая, а потом накатил страх, животный ужас, хотя ничего еще он не видел. И в этот момент послышался голос Кадын, и Алатай вздрогнул. Эвмей положил руку ему на ладонь, посмотрел строго – Алатай поспешил усмирить свое сердце.

– Чу! – говорила она. – Чу, это я, царь люда Золотой реки! Я пришла говорить с вами, я царь и пришла говорить с царями! Ответьте: зачем вам мой люд? Зачем оставили нас на этой земле? Братья гонят нас в кочевье, но вы держите люд. Недостало ли вам еще воинов, что в ваших домах легли? Ими владейте. Отпустите живых, мы уйдем отсюда и не вернемся! Отпустите, или мало еще вам отдали? Или алчность живет даже в сердцах древних царей?!

Ничего не было видно вокруг – только тьма сгустилась у костра, лишь отведешь взгляд от огня – всюду тьма. И тут Алатай понял, что с ней и говорила сейчас Кадын. Ее сердца хватало, чтобы посмотреть в суть тьмы. А тьма смотрела на нее, равнодушная, и молчала; что была она для древних царей, для подземных неведомых жителей, для сути ночи? Корова, овца – жертва, приведенная им на убой. Алатай чуял всем своим существом, всем животным, испуганным, маленьким своим мышиным сердцем, что, если только глянет в сторону от огня – ночь заметит его и пожрет. А каково же было Кадын сидеть одной на краю обрыва, сидеть и кричать в ночь?

– Чу! Вы цари этих земель! Но у вас достаточно слуг! Темные живут с вами давно и вас почитают. Придут и другие, дайте срок, и тоже станут служить вам. Но мы не хотим! Мы были свободны, пока вы не поработили нас! Дайте моим людям сняться. Отпустите! Или сразитесь со мною! Я вызываю вас на бой! Я готова сразиться с вами за свободный дух моего люда!

Голова Алатая наполнилась болью, а уши – неясным гулом. Ветер подул сильнее, и тени вокруг огня как будто заволновались.

– Чу! Чу! Чу! – вновь и вновь взывала Кадын, но все было тщетно. – Чу! Чу! Чу! – будто бы повторяла плотная, глухая ночь. И вдруг резкий крик пронзил степь: – Огня!

И тут же содрогнулась земля, и гул прокатился по степи. Алатай вскочил, но не устоял на ногах. Падая, он увидел, как Эвмей выхватил из костра горящую палку и метнул в сторону царя. Освещая ночь, красный факел с шумом перелетел через скалу и исчез в темноте за обрывом.