— О! Неужели вы хотите сказать, — вскричал Эсперанс, — что без этого вы полюбили бы меня?

— Да; мало того, я нежно вас люблю.

— Всего лишь дружбой?

— Я не знаю, дружба это или любовь, и не ищу разницы. Я не знала даже, что я вас люблю. Только когда вы мне сказали, что уедете и не воротитесь более, я приметила это. Не уезжайте.

— Вы выслушали меня и говорите таким образом?

— Почему же нет? За тысячу лье или здесь будете вы меня любить, это все равно. Вы любите мою душу, потому что я иначе вам не принадлежу. А любить мою душу вам не помешает ничто. Что касается страданий, которых вы боитесь, разве моя улыбка, разве мое пожатие руки не излечат вас? Когда вы будете уверены, что сделаетесь самым драгоценным моим другом, что вы занимаете мои мысли, украшаете мою печальную жизнь, и когда вы посвятите мне всю вашу жизнь, будете мне помогать, советовать, будете защищать меня, неужели это удовольствие и труд не займут все ваши дни? Не оставляйте меня; у меня нет отца, мой отец перестал меня любить, он не уважает меня даже, потому что пользуется моей протекцией, чтобы иметь место при дворе. Вы скажете, что у меня есть король. Он меня обманывает, вы это знаете лучше всех, и если бы не мой ребенок, если бы не рана, сделанная вчерашним убийцей, я навсегда рассталась бы с королем и заперлась в вечном уединении. Теперь посмотрите, кто меня окружает: честолюбцы, которых я стесняю, или честолюбцы, которым я служу, женщины, которые завидуют моему месту, мнимые друзья короля, которые советуют ему меня бросить; здесь вероломство, там козни, далее удары кинжала или яд — вот моя жизнь в ожидании смерти… О! не думаете ли вы, что мне нужен друг, который поддерживал бы мое сердце и не допустил бы меня отчаиваться в мои лета? Я прочла с первого дня в вашей душе и вы поняли мою; вы не ошиблись: я горда, я имею силы, чтобы любить. Не таковы ли и вы и не дадим ли мы Господу зрелище двух сердец, столь нежно соединенных, столь благородно преданных, что он не откажет нашей святой дружбе в своем благословении? О! со вчерашнего дня эта мысль очистила меня как божественное пламя; она наполнила меня невыразимой радостью!.. Если бы вы знали, как я буду вас любить! Вы почувствуете лучи этой нежности, которая отыщет вас повсюду, чтобы проникнуть в вас как живительное солнце. Подумайте, что мне двадцать лет, что мое сердце переполнено и что я умру молодая. Любите меня! помогайте мне!.. не оставляйте меня одну на этом свете, потому что ваша душа, я это чувствую, была создана для моей!

— Ах! — вскричал Эсперанс вне себя и от радости и от горести. — Вы у меня требуете всей моей жизни?

— Всей!

— Хорошо, вы получите ее! Таким образом надо было говорить со мной, чтобы быть понятой. Я отдаюсь вам навсегда; возьмите мой ум, мое тело, мою душу; но вот мое условие, я назначаю себе награду.

— Скажите.

— Вы будете говорить со мной, когда можете, вы будете мне улыбаться, когда не можете со мной говорить, вы будете меня любить, когда не можете мне улыбаться.

— О! — прошептала Габриэль со слезами на глазах. — Как милосерд Господь, что создал вас для меня!

Ее прервали тяжелые шаги; тюремщик, устав, без сомнения, так долго сидеть, ходил по комнате и старался развести огонь в камине.

— Мы забыли об этом человеке, — сказал Эсперанс.

— Пойдемте!.. — вскричала радостно Габриэль. — Там свобода! Зажгите свечу и посветите нам на лестнице.

Тюремщик поспешил повиноваться; все трое вышли. Габриэль шла за тюремщиком, а за нею Эсперанс. Спускаясь с лестницы, она оборачивалась и беспрестанно улыбалась Эсперансу, и ничего не могло быть прекраснее этой любви, сиявшей на двух юных лицах.

У дверей, где ждал ее губернатор, чтобы проводить, Габриэль бросила свой кошелек, наполненный золотом, бедным, которые любовались экипажем.

— Это день радости, — сказала она.

Когда она села в носилки и ее верховые пустились в путь, она протянула обе руки Эсперансу и привлекла его так близко к себе, что он чувствовал ее душистое дыхание.

— Благодарю мою освободительницу! — сказал он громко, кланяясь с уважением.

— Благодарю моего друга! — сказала она шепотом. Наклонившись, она прижала свои губы к руке Эсперанса.

Ее носилки были уже далеко, а молодой человек еще искал и свои мысли и свою дорогу.

Когда Эсперанс воротился домой, думая удивить своих людей, он сам был удивлен: его ждали. За два часа дано было знать дворецкому, который так же, как и весь дом, перешел от сильного беспокойства к безмерной радости и приготовил все так, как будто господин после обыкновенного отсутствия возвращался к обеду. По этой предупредительности Эсперанс узнал свою освободительницу, которая не хотела подвергать его случайности возвращения в беспорядочный дом. Это была та самая женщина, которая обещала ему ежеминутную бдительность и уже сдержала слово.

Он поблагодарил своих людей за участие, за их заботливость, сел за превосходный обед, до которого касался только глазами, потому что сердце, переполненное тайной радостью, мешало желанию желудка. Приятное мучение голода хорошо известно влюбленным, этим танталам, умирающим от голода и от счастья в одно и то же время.

Эсперанс поспешил в свою спальную, чтобы заснуть, говорил он, но на самом деле, для того чтобы думать без свидетелей. Его свежий и упорный двадцатилетний ум повторил ему верно, слово за словом, знак за знаком, всю сцену в тюрьме, и Эсперанс двадцать раз кряду испытывал все новое наслаждение.

Отныне какое занятие будет в его жизни! Как будет наполнена эта жизнь или воспоминанием, или надеждой! Какой неисчерпаемый источник наслаждений в этой мысли, что он был выбран Габриэль и что ничто не может прервать поэтическое и целомудренное сообщение двух душ, навсегда соединенных!

Сон, последовавший за этими размышлениями, был восхитителен и продолжал эти мечты, а на другой день, пробудившись и вспомнив, как он будет счастлив, Эсперанс вообразил, что он живет в первый раз, а до тех пор прозябал.

Приятный сюрприз ожидал его по выходе из спальной. Понти пришел обнять его с излиянием преданного сердца. Потом явился Крильон, которого предупредила Габриэль и который, воротившись из своей экспедиции, хотел увидеть того, кого он называл несчастным пленником.

Никогда подобная веселость не царствовала в доме простого смертного. Эсперанс сиял радостью. Понти заметил кавалеру неистощимое красноречие Эсперанса. Понти находил превосходным поступок Габриэль. Крильон утверждал, что она должна была так поступить. Эсперанс улыбался и поддакивал тому и другому.

В этот день много говорили, не о Габриэль, потому что Эсперанс искусно прерывал разговор каждый раз, как он направлялся к ней, а о самозванце Валуа, о хитрой герцогине и о всех неприятностях, какие должен был иметь король от этой новой политической интриги. После того как Эсперанс и Понти выразили свою ярость против ла Раме и подивились этому сильному могуществу врага, который, всегда поражаемый, всегда приподнимался, Эсперанс спросил кавалера, каким образом подобный негодяй может причинить неприятности королю.