Я отпустил ее, не сказав ни слова, и она направилась к двери, распахнув ее.

— О, и тебе, наверное, стоит привести в порядок лицо перед уроком, — едко заметила она. — Этот твой гребаный нос действительно выглядит дерьмово.

Дверь захлопнулась у меня перед носом, и я стоял в тишине, пока внутри меня царил хаос. Мой ритуал пошел ко всем чертям. Мои единственные друзья лгали мне. Монро был в моем Храме. И Татум Риверс только что сказала последнее слово. Моя жизнь официально была разорвана в клочья.

Школа была почти сносной. Я состроила самую свирепую маску "отдыхающей сучки’, выслушала всю чушь Ночных Стражей и даже стала партнером Милы по английскому для выполнения задания. Не то чтобы я рассказала ей, что они со мной сделали. Я фальшиво улыбнулась ей и сказала, что ничто не может причинить мне боль. У меня было железное сердце. И к тому времени, когда я вернулась в Храм, готовя ужин для придурков, которые владели мной, я пожалела, что это не так.

Я загадывала много желаний в своей жизни; пожелания на звездах, пожелания на свечах ко дню рождения, пожелания в колодцах. И я потратила их все впустую. Потому что, если бы я могла обменять хотя бы одного из них, чтобы заменить свое сердце куском холодного, твердого металла, тогда бороться с ними было бы легко.

Каждый раз, когда я видела, как они смеются и ухмыляются друг другу, я думала об этих письмах. Я думала о том, что все эти личные слова были тайно выложены на эти страницы только для того, чтобы быть сожженными. И мое сердце почувствовало все это.

Когда в половине восьмого я закончила мыть посуду, Сэйнт позвал меня наверх. Сегодня мы перекинулись всего парой слов. Я отвечала на их просьбы как можно меньшим количеством слогов и делала все это с маской безразличия на лице.

Мой желудок скрутило узлом, когда я направилась через комнату, чувствуя на себе взгляды Киана и Блейка с дивана. В восемь у нас с Монро была отработка, и мне жаль, что он не оказал мне услугу и не назначил ее только Ночным Стражам. Провести пару часов здесь в одиночестве было бы мечтой, ставшей явью. Даже если бы они заперли меня в ванной.

Я добралась до верха лестницы и обнаружила, что Сэйнт лежит на кровати и смотрит в сводчатый потолок. Ему каким-то образом удалось не помять простыни вокруг себя, и он был одет для тренировки, как и просил Монро. Его серая футболка облегала мускулистое тело, а ноги свисали с изножья кровати, несмотря на то что на его дизайнерских кроссовках не было ни пятнышка грязи.

Он похлопал по месту рядом с собой.

— Ложись, — скомандовал он, и я сжала челюсти, приближаясь, вздыхая, когда опускалась, следя за тем, чтобы ни один волосок на моей голове не коснулся его. Я посмотрела на высокий потолок, деревянные стропила изгибались над головой, являя собой прекрасную демонстрацию мастерства.

— Твое молчание мне надоело, — протянул он, и я почувствовала, как он повернулся, чтобы посмотреть на меня, хотя я и не ответила ему взаимностью.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала? — Невинно спросила я, зная, что ему это не понравится. Как бы сильно он ни хотел моего согласия, он хотел, чтобы я сопротивлялась еще больше. Они все ясно дали это понять. И сегодня я не собиралась опускаться до этого.

— Ты могла бы начать с извинений, — сказал он рычащим голосом с ноткой веселья в голосе.

Я прикусила язык, мое сердце бешено колотилось в груди.

— Ну? — Он настаивал холодным голосом, в котором сквозила угроза.

— Прости, — выдохнула я. — Прости, что твоя мать — единственная женщина в мире, которая когда-либо будет любить тебя. Мне жаль, что твоя жизнь была такой пустой, что тебе приходится заполнять ее бессмысленными, дорогими вещами. И мне жаль, что тебе приходится ломать эти вещи, когда они не приносят тебе счастья, которого ты так глубоко, черт возьми, жаждешь, Сэйнт.

Мои слова повисли в воздухе целую минуту, прежде чем я повернула голову, чтобы посмотреть на него, ожидая, что волк укусит в ответ. Его взгляд был устремлен в потолок, а челюсть подергивалась от непонятного гнева. Тот, который, казалось, на этот раз был направлен не на меня.

— Ты кое в чем ошиблась. — Он повернул голову ко мне, и я с чувством сладчайшего удовлетворения разглядывала темнеющий синяк на его переносице. — Моя мать любит других своих сыновей, но не меня.

— Я думала, ты единственный ребенок в семье? — Я нахмурилась.

— Да, но не тогда, когда ты считаешь Бенджамина Франклина, Томаса Джефферсона, Авраама Линкольна и даже Джорджа Вашингтона на этих маленьких долларовых купюрах. Думаю, мой цвет лица оказался недостаточно зеленым, чтобы ей понравиться. — Он усмехнулся, как будто эти слова не трогали его сердце, и, вероятно, так оно и было. Я прикинула, что, если воткну нож в грудь Сэйнта, он продолжит жить как ходячий мертвец. Так что, если уж на то пошло, мне действительно нужно было не забывать целиться в голову.

Я промолчала. Потому что иногда ничто — это все. Если он хотел от меня жалости, его ждало жестокое разочарование. Но я и представить себе не могла, что Сэйнт когда-либо захочет этого от кого-либо. Так что я не совсем понимала, чего он добивается.

Я пошевелилась, чтобы сесть, но он положил руку мне на плечи, заставляя остаться. Мою кожу покалывало там, где он прикасался ко мне, и я боролась с дрожью, которую он хотел вызвать в моей плоти.

— А как же твоя мать? — Спросил он, хотя это было сделано не из вежливости и даже не из любопытства. Я подозревала, что теперь, когда Сэйнт выпустил в меня самые мощные патроны, которые у него были, он искал еще один магазин, чтобы зарядить его в свой пистолет.

— У твоей матери и моей есть кое-что общее, Сэйнт. Она забрала половину денег моего отца и ушла, когда мне было три года. Так что можешь обзывать ее сколько угодно. Я даже присоединюсь.

Он высвободил свою руку из моей, затем перекатился, чтобы опереться на локти, его пристальный взгляд прошелся по моему лицу, задержался на моих губах, прежде чем скользнуть к шее. Мое дыхание участилось, когда этот хищник оценивал меня, затем он медленно протянул руку и положил ее мне на шею, как будто собирался задушить меня. Его пальцы коснулись