то не знать? Знаю, батька мой долг ейный держал, а потом и мне передал, как помирать собрался. Мы же про эту… Тайка её зовут, да?

— Где она?

— Так здесь, господин, внутри, проходите.

Будто опасаясь, что его голова физически потеряет связь с телом, мужик поспешил проводить нас внутрь мельницы. Туда, где вполне простой механизм передаточных валов приводил в движение мельничные круги. В помещение никого не было, кроме зерна, облачков муки, мельничных кругов из плотного камня и передаточных валов. Последние гирляндной покрывали магические печати, ритмично мерцая синим цветом.

— Где она? — вновь спросил я, осмотрев комнату.

— Так вот же, — мельник показал на передаточные валы. — Ну, вы ведь маг, на плечах у вас как у других магов. Вы ж понимаете, вот же она.

— Что? — ошарашенно спросил я, отказываясь понимать происходящее. На помощь пришёл лейтенант.

— Не юли. Говори как есть.

— Так что говорить, господин? — запричитал мельник. — Ну так долг-то давно у неё появился, мне батька рассказывал, я тогда малой был. Брат у неё нахватал, чтобы снарягу купить, он авантюристом был, вроде как. Ну, сам сгинул, а долг на неё повесили. А потом пришли какие-то посланники к батьке, бледные все аж трясутся, и говорят, что о её долге знают вот ваши, ксаты, и когда надо, то долг выкупят. Ну, обрадовалась она, и батька тоже рад был — рассказывал, что девка тогда завидной была невестой, красивая такая, статная. Так год шёл, другой, она в полях работала, а долг-то никто не выплачивал. Он же растёт каждый год. Прошло сколько времени, и отца уже прижала нужда, мельница прохудилась. Ну, делать ей было нечего, рабство оформили, и она пошла работать в город, да толку от неё было там, от простой бабы, хоть и рабы. Ну, пошла в бордель, а там и здоровье упало, и… Вообще всё как-то некстати получилось. Там ещё её пытался кто-то выкупить, но она отказалась, лицо ему расцарапала, так ещё и болеть начала. Ой, господин, знаете, всё, почти всё она заработанное на зелья тратила. Эти, лечения, много пила их, всё ждала выкупа вашего. А потом вообще с пузом объявилась. Ну, всё с ней было понятно, но, батька тогда подумал, ну не убивать же её. Повёз в церковь и эту, на шею такую светящуюся печать нанесли ей. Ну она продолжала в борделе, пока совсем ей плохо не стало. В деревне аж месяц почти с постели не вставала, но ждала, это я помню, я уже тогда за старшего был у нас в семье. Вот она ждала выкупа, и ребёнка тоже ждала. И имя придумала даже. И родила, знаете, господин… ну, родила-то она нормально, но это…

Мельник прервался и взволнованно посмотрел на лейтенанта, но тот лишь молча погладил рукоять меча, намекая продолжать.

— Так ребёнка в церковь отдали сразу, как понесла она. И её саму тоже в церковь отдали, ну совсем ей поплохело, сдала она. Мы уж тогда было подумали, что деньги-то наши за долги пропадут и, это, попросили церковь камень сделать светящийся. Ну, камень души. Ну нам в церкви сказали, что душа её будет муки испытывать страшные, но у нас уж совсем плохо по хозяйству стало. Зато вот, валы хорошие, уж сколько лет крутятся. А мука какая получается, вы б знали, господин, воздушная аж вся.

Холодом в моей груди можно было заморозить ближайшую округу. Осознавая всю величину прошедших двадцати семи лет — я медленно перевёл взгляд на передаточные валы и светящиеся на них магические печати, а потом обратно на мельника.

— Что с ребёнком?

— Так в церкви надо спрашивать, они занимаются этими уродами, — мельника аж передёрнуло. — Ух вы бы знали, какая она уродливая уродилась. Так ещё мать ей имя подобрать успела, щас… Мина, Фина, Лина… Ой, господин, дак давно это ж было, не упомню. Но точно помню, что вот вышла она, в руках у повитухи лежит, а мать имя орёт, говорит, как её зовут, да в бреду вся уже, потом покрыта. А эта уродина с виду, девочка как девочка, из наших, ратонов, с ушами острыми — а на спине и бёдрах мех слипшийся. Из тварей поганых она оказалась, господин. Ну мы её спрятали, а на следующий день в церковь их обоих отвезли. Ой, господин, это ж давно было, зим наверно семь или… нет, десять… нет, сейчас, помню тогда…

— Неважно, — сказал я сухим голосом. Действительно, неважно, как давно это дитя появилось на свет. Если она попала в церковь, то либо уже давно мертва, либо умрёт совсем скоро и я ничем ей помочь не смогу. Даже если заявлюсь в местную церковь и начну расспрашивать, то меня пошлют в скверну намного раньше, чем я добьюсь ответов.

Грустно как-то получилось с этой эльфийкой, а теперь в груди звенит странная пустота. Да, я бы не смог ей помочь вообще никак, ибо когда из неё вытащили душу — я всё ещё спал в той тёплой пещере. Но вот эта история, про долг её брата и дальнейшую судьбу — это крайне скверно.

* * *

На следующий день после поездки к скверному месту и случая в деревне — чуть ближе к обеду меня проводили к дому графа. Обычно в тёплое время он жил в семейном особняке, в одной из ближайших деревень, но решил на недельку поселиться в городе. Вполне приличного размера трёхэтажный дом стоял в богатом районе, где по бокам мощёных дорог росли высокие деревья.

Сквозь украшенный вышитыми гобеленами причудливых пейзажей парадный вход, я попал в просторный зал, где почувствовал огромные перемены в отношении к собственной персоне. Там, на улице, на меня смотрели как на диковинную зверюшку — но внутри дома слуги спешили поклониться, а взгляд их пропитывала благодарность. Как потом сказал лейтенант, когда проводил меня в отдельную комнату, померший старый граф очень хорошо относился к прислуге, и Раний перенял эту черту от отца. Но ещё на их отношение влиял появившийся в городе вчерашним днём слух. Его эпицентром была гильдия торговцев. Сам же слух был про то, что высшие маги из Настрайской академии лично прихлопнули отряд мразотнейших наёмников империи, на прошедшей войне убивших не одну сотню остроухих.

В комнате я дожидался графа в компании кувшина вина, судя по запаху — вполне качественного и вкусного, но пить я не хотел. Я подгрызал лежавшие рядом закуски и нетерпеливо поглядывал себе на грудь, где во внутреннем кармане лежало письмо из Магнара.

Раний появился в