Передай Мартину, чтобы шел в жопу

Полегче, брат

– А Раджа где? – спросила мать. – С тобой? Я могу с ним поговорить?

– Нет, – ответил Омит. – Тоже в отъезде… мам, не волнуйся, он ближе, чем я. Прилетит к вечеру, а завтра утром первым делом двинет к вам. Мне не велено говорить, где он, потому что это подсказка. Он покупает кое-кому подарок.

– Вот поговорю с ним – и перестану волноваться, – парировала мать. После пары фраз она попрощалась, заявив, что ждет его завтра. Так он и не понял, чего она хотела.

Омит отключился, перед этим предупредив Раджу:

возьми трубуууууу

Через пару часов он покончит с этими вот. Они только притворялись крепкими орешками и искушенными плутократами. Мальчишка со своей водой: «Половину минералки, половину питьевой „Эвиан“, спасибо, Мэдисон». Это его ужасно позабавило. Он даже не станет посвящать Мартина и Раджу в подробности: они начали с семнадцати и вполне довольствовались двадцатью; максимум, что он мог им предложить, – двадцать пять, если нет, разговор окончен. Радже он сказал, что уверен, они остановятся на девятнадцати, сам же полагал, что запросят двадцать два, и это его вполне устроит. Солнышко светит! Расслабься. Самолет уже стоит на ВПП, моторы ревут. Посмотреть, что ли, снова: 72, 63, 55… Плохо не врубаться: сразу чувствуешь себя стариком. Скоро его время пройдет, как и дни, посвященные «Пак-Мэн», компьютерным игрушкам, настолкам, шахматам, шашкам и тому подобной ерунде…

Договорив со вторым сыном, Назия выключила телефон. Следовало бы сказать, зачем она звонила. Но смысл? Она так и не привыкла к мобильникам: своим пользовалась лишь сама будучи в дороге, а дома звонила по старому радиотелефону. Зазвучала музыка: заставка теленовостей. Вот почему она позвонила сыновьям и, еще раньше, Аише. Дочь ехала по шоссе; она будет здесь через пару часов. Посреди комнаты стоял Шариф. Со скорбным и страдающим выражением лица он не отрывал взгляда от экрана. В самом начале показали тот же фрагмент, что и в часовых новостях; тогда-то они посмотрели его в первый раз. С тех пор как Шариф вышел на пенсию, он обзавелся привычкой смотреть часовые новости; сегодня наконец ему показали нечто действительно стоящее его внимания.

Садию и Мафуза они последний раз видели на похоронах матери в восемьдесят втором году. Они пытались взять организацию в свои руки и даже озаботились поиском жениха для Долли. (И ей, и Бине Шариф с Назией позвонили тотчас же, как посмотрели сюжет; детям покажут позже.) Приехали – и улизнули прочь; больше их никто не видел. Каждый жил своей жизнью, но Шариф не мог раз и навсегда выбросить из головы женщину, которая родилась его сестрой; да и Назия частенько вспоминала Садию и размышляла, где они и что сталось с их детьми. Теперь, кажется, на эти вопросы появился ответ.

Фрагмент фильма оказался коротким. Камеры располагались у жилого дома в пригороде (как сообщил закадровый голос, пригороде Ноттингема). Чисто, аккуратно; палисадник давным-давно забетонирован, а шторы плотно задернуты. В этом доме живет одна семья, пояснил закадровый голос. Из этой семьи сбежали воевать двое сыновей: старшему из которых двадцать, младшему – всего шестнадцать. «В последний раз их видели в Турции вместе с дядей, убежденным джихадистом, – сообщил репортер. – Поначалу были подозрения, что они отправились в Сирию воевать на стороне так называемого исламского государства. Теперь же выяснилось, что они среди прочих выехали в Дагестан, где разворачивается фронт борьбы с мировым терроризмом. Вот что говорят их родственники».

Парадная дверь отворилась, и из дома вышел человек средних лет. За его спиной маячили две женщины, закутанные с головы до пят. Обе подались было вперед, но по слову мужчины резко развернулись и ушли в дом. Когда человек сделал шаг на камеру, сомнений не осталось: это Мафуз.

– Хоть бы ни одна из этих женщин не была моей сестрой! – взмолился Шариф. – Неужели она теперь носит джильбаб на все лицо?

У двери стояли несколько журналистов: они наперебой загалдели.

– Где мальчики?! – прокричал один. – Как вы относитесь к тому, что они вступили в террористическую организацию?

Мафуз заговорил:

– Мои сын и племянник уехали за границу…

– Какой племянник? – не удержалась Назия и на этот раз: во время часовых новостей она тоже не вытерпела.

Ни Бина, ни Долли не смогли удовлетворить ее любопытство: они тоже не знали, привез ли кто-то из братьев Мафуза сыновей: иного объяснения не было. Но ведь эти сыновья много старше! Выходит, в девяностых Садия родила еще одного ребенка. Но как такое возможно? Если этому ребенку двадцать, она родила в пятьдесят? А если шестнадцать, что же – в пятьдесят четыре? Или же Мафуз либо кто-то из его братьев взял вторую жену? Иного объяснения быть не могло.

– Тише, Назия! – сказал Шариф.

– Мои сын и племянник, – продолжал Мафуз, – работают на мусульманскую благотворительную организацию, беженцам помогают. Ничего плохого они не делают. Старший оставил с нами жену и маленьких детей: чтобы мы о них заботились, пока он занят важным делом.

В часовых новостях он заявил: просто СМИ, а особенно Би-би-си вечно выступают против ислама, вот и надумали; но в шестичасовых новостях эту часть его интервью вырезали. Сюжет закончился, начался следующий. Умер комик Ронни Корбетт.

– Куда-куда они уехали?

– Дагестан. Искать пришлось. Рядом с Азербайджаном. Россия. Юг.

– Так кто они?

– Не знаю. Когда мы видели их в последний раз, детей было двое. И это явно не те самые дети. Скорее уж, это у них родились сыновья.

– Нет, сказано же: сын Мафуза. В этом они были точны.

– Надо завтра предупредить Долли и Саму и Бину с Тинку, что на юбилее Хилари лучше об этом не заговаривать. И Рекху с Фанни тоже. После обсудим.

– Но как Садия умудрилась родить в таком возрасте? Не понимаю.

– Они плодятся как кролики.

– Шариф, прошу тебя, – сказала Назия. – Не говори о них так. Даже теперь.

– Это внуки отца, – не унимался он. – Все они. Что мы сделали не так, что наши дети никак не остепенятся?

– Они давно остепенились, – возразила Назия. – У них самая лучшая жизнь, какую можно представить. Все у них есть. И больше им ничего не нужно. Они не стремятся воевать за веру в Сирии или где там. Не закрывают лицо и от бедных жен своих не требуют подобной чуши.

– Но дети Мафуза – они женятся и обзаводятся собственными детьми еще до того, как им исполнится двадцать один, – вздохнул Шариф. – Это-то они понимают: здесь и во всем остальном мире.

– Мы не сделали никакой ошибки. Просто с нашими этого не случилось. К тому же они есть друг у друга. Не надо жалеть наших детей. Да и зачем?

– Просто…

В комнате надолго воцарилось молчание. Снаружи занимался вечерний свет и пел дрозд. В саду Хилари поблескивал на солнце шатер: симпатичный белый шелк с нарядными, хоть и глуповатыми, розовыми гирляндами; Раджа измерил все предельно точно, и шатер заполнил сад. Внутри располагались один-единственный стол и сорок стульев золотистого цвета – вдвое меньше, чем тех, кто собирался на праздник. Снаружи, на оставшемся незанятым участке газона, рабочие, перекликаясь, устанавливали деревянный каркас. В финале застолья Хилари и гостей ожидает сюрприз: будет скатана передняя стенка шатра, во внутреннем дворике заиграет ансамбль и устроят настоящий незабываемый салют. Таял последний день накануне праздника, небо цвета индиго обещало сказочной красоты вечер, а где-то в пустыне дрожал от холода в палатке человек, который родился племянником Шарифа и Назии, строя планы убийства неверных и установления повсюду мирового халифата с показательными казнями на ступеньках городской ратуши, пока великодушная, но убийственная сила правит Лондоном, Шеффилдом, Манчестером и Эдинбургом, Кембриджем и Оксфордом, куда, как однажды сказали Шарифу, лет триста принимают студентов, изучающих Коран. Но что он узнал! До чего докатились дети и внуки его отца…