1

День клонился к закату; Аиша встала и подошла к окну, выходившему в сад. Праздничное убранство появилось еще утром: под вязом поблескивала взятая напрокат красная печь для барбекю, на кустах висели гирлянды, а вдоль клумб выстроились фонарики. За оградой, стоя на стремянке, возился с фруктовым деревом пожилой человек. Он сгреб с газона белые опавшие лепестки, а теперь нашел себе занятие, позволяющее разглядеть соседей получше. В комнате все еще распинался итальянец. А мать и отец слушали его.

– Вот как? – рассеянно спросила Назия.

Нет, не таким ей виделся будущий зять. Гость был лыс. Растянутые рукава старого коричневого свитера, напяленного прямо поверх нарядной одежды, свисали на грязные запястья. До вчерашнего вечера Аиша с охотой внимала ему и поддерживала беседу, но внезапно умолкла и потеряла всякий интерес, передав его родителям, точно домашнего питомца, о котором долго мечтала, но ухаживать за которым ей быстро надоело.

– У нас на Сицилии часто устраивают такие праздники, – вещал он в эту самую минуту, – но летом слишком жарко, чтобы есть днем. Мы ждем девяти или десяти часов вечера, а потом едим холодные блюда, чаще всего пасту. Мы не жарим мясо на улице, как вы.

Настала очередь для реплики Шарифа:

– Надо же!

В ветках вяза красиво, громко и протяжно запела птица – с вопросительной интонацией, словно желая разузнать что-то об этом саде. Где-то под ней солнечные лучи просачивались сквозь листву, оставляя солнечные пятна на газоне; нанятые помощники, одетые в униформу в белую полоску, тихо переговаривались с серьезным видом, как хирурги на операции.

Назия чувствовала, что они сделали для итальянского гостя дочери все, что могли. Пригласили его в лучший, по всеобщему мнению, итальянский ресторан в Шеффилде, где он подозрительно ковырял в тарелке и что-то рассказывал о сицилийской кухне. В субботу все вместе отправились смотреть окрестности города: Шариф заблудился, а старинная помещичья усадьба не произвела должного впечатления. Вчера вечером она приготовила настоящий бенгальский ужин, но Энрико не смог его есть, о чем и объявил. Сегодня утром Аиша собиралась прогуляться с ним по городу, однако теперь отменила эти планы. «Ну мам! – всплеснула девушка руками, когда после завтрака Назия спросила ее, скоро ли они отправятся в путь. – Не приставай. Хуже не придумаешь. Нам тут и с газетой неплохо».

В квадратном домике из красного кирпича они жили уже четыре месяца. Идеальный дом, как будто с детского рисунка: квадратный фасад, латунный дверной молоток, по бокам – окошки, справа и слева – дымоход. Под чутким руководством Назии входную дверь перекрасили из лилового в «имперский синий», кухню сделали более современной, убрали ковровое покрытие и заново отполировали паркет. Ванную комнату из цвета авокадо перекрасили в оттенки белого. Но новоселья пока не справляли.

Аиша уже несколько месяцев упоминала своего друга Энрико, сокурсника по Кембриджу – они вместе получали степень магистра философии. Назия и Шариф решили: как бы дочь ни говорила о своем друге, доверительно или с вызовом, они с радостью его примут. Аиша сказала, что как-нибудь пригласит его на уик-энд. Прекрасная возможность позвать еще кучу гостей – насчет этого они не советовались с дочерью, поставив ее перед фактом. «Ох, мама, я тебя умоляю! – воскликнула та. – Зачем подвергать Энрико нашествию тетушек? Чтобы они замучили его болтовней про своих детишек? Представить не могу!» Но это было просто возражение, а не бунт и ультимативное хлопанье дверьми; вдобавок праздники любят все. Что бы они делали с Энрико, если бы у них не было законного предлога «посмотреть, как там дела с приготовлениями», Назие и вообразить трудно.

Итальянец, подаваясь вперед, точно желая сделать важное заявление, однако все так же разглагольствовал о своей родине:

– Мои родители всегда ездят в отпуск в августе. Вот уже сорок лет в одно и то же место, в Тоскане. На воды. Многие сицилийцы ездят в одно и то же время на воды. Так что у нас на Сицилии нет смысла устраивать посиделки в саду летом, в августе.

Казалось бы, итальянцы – красивый народ. Но вот сидит Энрико с бледными пухлыми руками, похожими на чищеные рыбины, с венчиком всклокоченных черных волос вокруг лысой макушки. И со своими сплющенными, неправильными и приметными чертами лица выглядит сущим недоразумением. Назия знала: в зависимости от места и обстоятельств один и тот же человек может производить совершенно разное впечатление. Энрико, объясняющий Аише в прокуренных кафе и библиотеках туманного Кембриджа, как все устроено в мире и как сделать его лучше, вполне мог ей понравиться. На мгновение Назия представила: вот он, с лицом, выражающим абсолютную убежденность в собственной правоте, крошит в пальцах кусочки кекса с цукатами над дымящейся чашкой чая и отправляет их в рот – а напротив, внимая, сидит Аиша. В воображении Назии у Энрико были шарф, коричневое пальто с капюшоном и шерстяные перчатки. Не тот человек, с которым можно вить семейное гнездо. Другое дело – слушать его речи во временном съемном обиталище с обоями, которые выбирала не ты. Публичный оратор, умеющий обильно и убедительно жестикулировать. Аиша стояла у окна, совсем отрекшись от своего итальянца. Завтрашний разговор в поезде будет вялым и кислым.

– Это тоже на Сицилии? – вежливо уточнил Шариф.

– На Сицилии?! – переспросил Энрико с легким изумлением.

Точно не он только что говорил о Сицилии, точно затрагивать эту тему – вообще из ряда вон и чуть ли не дурновкусие.

– Ну, в том месте, о котором вы говорили. Куда ездят отдыхать ваши родители.

– Нет-нет, – поправил Энрико. – Я же сказал, что в Тоскане.

– Надо же, – сказал Шариф.

И не добавил ни слова, лишь улыбнулся. Как всегда, когда не особенно хотел продолжать разговор сам и предоставлял собеседнику право решать, что дальше. А мог бы и поведать, как два года назад они ездили в отпуск в Умбрию, где он научился говорить Buon giorno[1] и Buona sera[2]. Энрико не заметил этого и пустился в разъяснения.

– А кто это там за забором? – спросила вдруг Аиша, не оборачиваясь. – Он уже целую вечность торчит на этой лестнице.