Яхта выдержала шторм хорошо и шла совсем сухая, а бедный «Силач» обмерзал порядком. Миша продолжает усердно охотиться за воронами и убил из монтекристо уже 5 штук и страшно ликует и горд.

Николаша на днях оставляет Гусарский полк и получает бригаду, а вместо него назначен Кн. Васильчиков из Нижегородского Др[агунского] полка. Нижегородский полк получает Флиг[ель] Адъют[ант] Бибиков. Вот тебе пока все новости и перемены, а теперь должен кончить. Мой поклон: Барят[инскому], Басаргину, Ломену и всем спутникам.

Обнимаю от души тебя и Жоржи; Христос с вами, мои дорогие! Скучно, пусто и все не то без вас. Ворон тебе кланяется.

Твой Папá».

Рождественское и новогоднее письмо от отца Николай и Георгий получили уже в Индии.

Тревоги с дальних берегов

Вся семья императора, оставшаяся в Гатчине, с огромным вниманием читала письма, а по сути, отчеты Николая и Георгия о тропических приключениях в Индии, о посещении мавзолея Моголов, о неожиданной встрече на острове Цейлон с великими князьями Александром и Сергеем Михайловичами, прибывшими на остров поохотиться на слонов, о совместной экскурсии вглубь острова и посещении кандийского храма с «зубом Будды» и о том, как цесаревич Николай посадил в саду города Коломбо железное дерево.

Но в конце января пришло сообщение, встревожившее всех. У великого князя Георгия Александровича случился приступ, врачи диагностировали туберкулез и посоветовали вернуться на родину.

23 января 1891 года Георгий покинул борт броненосца «Память Азова» и перешел на крейсер «Адмирал Корнилов», направлявшийся из Индийского океана в Россию.

На семейном совете в Гатчине вместе с медиками было принято решение, что Георгий должен остаться в Афинах у Ольги Константиновны и ее мужа короля Греции Георга I. В Грецию из Петербурга будут отправлены специалисты, которые и примут решение о дальнейших действиях.

Александр III сообщил цесаревичу: «Мы посылаем к Джорджи в Афины специалиста по грудным болезням, которого я давно знаю как отличного доктора. Нет, к сожалению, никакого сомнения, что лихорадка происходит от бронхита, который тянется уже давно, а при таких условиях ему даже вернуться к нам нельзя будет до наступления теплой погоды».

Вскоре из Афин в Гатчину пришло сообщение от врача, который констатировал у Георгия «значительное поражение верхней доли правого легкого спереди и особенно сзади». Мало того, было обнаружено присутствие туберкулезных бацилл.

Поскольку главным методом борьбы с туберкулезом считалось климатическое лечение, то было принято решение, что февраль Георгий пробудет в Афинах, а в марте поедет на несколько недель в Алжир. Из Алжира в мае 1891 года он должен будет отправиться в Палермо. Затем предполагалась поездка в Крым.

Тем временем путешествие цесаревича на Восток продолжалось. В Гатчину регулярно приходили сообщения из Индии, затем из Батавии, для посещения которой пришлось пересечь экватор и оказаться в Южном полушарии. Затем были Сингапур, Бангкок, Гонконг, Нанкин, Шанхай. 15 (27) апреля 1891 года эскадра русских кораблей под брейд-вымпелом цесаревича вошла сначала в Кагосиму, а затем в порт Нагасаки.

О том, что случилось 29 апреля с их сыном в японском городе Оцу, родители узнали из дипломатических депеш, а затем из прессы.

Министерство иностранных дел Российской империи 30 апреля получило от русского посланника телеграмму о покушении на жизнь наследника русского престола. Два часа спустя телеграмма была передана в Гатчину — Александру III. В ней сообщалось:

«Киото, 29 апреля (11 мая) 1891 года. Сегодня на улице, в г. Отсу, полицейский нижний чин бросился на цесаревича и ударил его саблей по голове. Рана до кости, но, по словам наших докторов, благодаря Бога, неопасна. Его высочество весел и чувствует себя хорошо. Хочет продолжать путешествие, привел всех в восторг своим хладнокровием. Японцы в совершенном отчаянии. Князь Барятинский доносит подробно. Я выразил по телеграфу министру иностранных дел мое негодование».

Японские власти искренне стремились загладить свою вину. Японский император почти ежедневно сообщал в Петербург о здоровье наследника престола. Тем не менее российский посланник Дмитрий Егорович Шевич в телеграмме от 2 мая советовал отказаться от путешествия, предлагая вернуться во Владивосток:

«Вследствие того, что торжественность и овационный до сих пор характер приема здесь Цесаревича вызвали, по-видимому, ныне негодование со стороны фанатиков патриотизма, я считаю дальнейшее пребывание Его высочества в Японии небезопасным. К тому же сам Цесаревич расположен, кажется, через несколько дней отбыть во Владивосток».

4 мая в дипломатическую миссию в Японию пришла телеграмма от Александра III с приказом цесаревичу срочно отбыть в российский порт. А два дня спустя император писал сыну:

«6 Мая 1891 г.

От всей души благодарим Господа, милый, дорогой Ники, за Его великую милость, что Он сохранил Тебя нам на радость и утешение. До сих пор еще не верится, чтобы это была правда, что действительно ты был ранен, что все это не сон, не отвратительный кошмар. Никогда не забуду, когда получил первое сообщение об этом ужасном происшествии, из японской телеграммы я узнал, в чем дело, потому что твоя, хотя и была первая, но в ней не было подробностей и мы не знали, в чем дело.

Боже, что это был за день; ждали с нетерпением телеграммы Барятинского и получили ее только в 3 ч. дня, тогда как твою уже получили в 8 ч. утра. Только после телеграммы Барятинского мы немного успокоились и, действительно, видели, что все идет хорошо и что ты бодр и лихорадки нет.

Как достаточно благодарить Господа, что Он тебя сохранил и что ты мог уже через день вернуться на фрегат к эскадре и быть снова посреди своих и дома! С каким нетерпением ждем мы первых писем от тебя и Барятинского с подробностями об этом происшествии, это ужасно, что кроме коротких, а иногда и не ясных телеграмм мы ничего раньше месяца не получим, а тут всякая мелочь, всякая подробность дорога и интересна. Что мы получили и продолжаем получать телеграммы, это ужасно и сочувствие огромное и искренное, конечно, что касается до России. Что меня очень тронуло, это одна из первых телеграмм, которую я получил еще в тот же вечер поздно от Адмирала Лазарева и всех офицеров 8 Флотского Экипажа, которые узнали из прибавления к «Правительственному] Вестнику», напечатанного и разосланного в тот же вечер. Даже раньше некоторых членов семейства моряки уже мне телеграфировали и в таких теплых и искренних выражениях.

Я воображаю отчаяние Микадо и всех сановников японских, и как жаль для них, и все приготовления и празднества все пропало и ни к чему! Но Бог с ними со всеми, радуюсь и счастлив, что благодаря всему этому, ты можешь начать твое обратное путешествие скорее и раньше, Дай Бог, вернешься к нам! Что за радость будет снова быть всем вместе и дома, дождаться этого не могу от нетерпения.

Ни о чем другом не могу сегодня писать, так мы за эти дни мучились и беспокоились. Следующее письмо, надеюсь, будет для тебя интереснее, а теперь от всей души обнимаю тебя, милый, дорогой Ники, и вместе с тобой еще и еще раз благодарю Господа, спасшего тебя и сохранившего тебя нам и России!