– Он полностью сосредоточен на деле, Джейкоб.

– Меня он не волнует. Если этот человек не выполняет свою работу, я могу просто его уволить. Но ты! – кричит Джейкоб. – Как ты можешь поступать со мной так именно сейчас? Ты моя мать!

Я стою почти вплотную к нему и говорю:

– Всю жизнь я посвятила заботе о тебе. И люблю тебя так, что готова в любой момент поменяться с тобой местами. Но это не означает, что я не заслуживаю счастья.

– Ну, надеюсь, ты будешь по-настоящему счастлива, когда я проиграю этот процесс, пока ты занималась своими шашнями.

И тут я даю ему пощечину.

Не знаю, кто из нас удивлен сильнее. Я в жизни не била Джейкоба. Он держится за щеку рукой, а на коже у него проступает красный отпечаток моей ладони.

– Прости. О боже, Джейкоб, прости меня! – торопливо бормочу я; слова кувыркаются у меня на языке. – Я принесу тебе лед…

Джейкоб смотрит на меня так, будто впервые видит.

Поэтому я не ухожу, а усаживаю его на кровать, притягиваю к себе, как делала, когда он был маленьким и не мог выносить мир в таких количествах, и начинаю раскачиваться вместо него.

Он постепенно расслабляется.

– Джейкоб, я не хотела обижать тебя. – Только сказав это, я понимаю, что повторила те самые слова, которые раньше он говорил мне про Джесс Огилви.

Столько лет у Джейкоба случались вспышки гнева, нервные срывы, панические атаки, и мне приходилось сдерживать его – садиться сверху, сжимать его будто тисками, – но ни разу не довелось ударить. Я знаю неписаное правило: хорошие родители не дают детям шлепков. Награда работает лучше наказания. И тем не менее, чтобы сорваться, мне хватило одного момента раздражения, вызванного пониманием, что я не могу разорваться и одновременно быть тем, кем нужно и кем хочется.

Не то же ли случилось с Джейкобом?

Оливер звонил четыре раза за вечер, но, видя его номер на экране, я не брала трубку. Может, так я себя наказываю или просто не знаю, что сказать.

В начале третьего ночи дверь в мою спальню тихонько приоткрывается. Я мгновенно сажусь в постели, ожидая появления Джейкоба. Но вместо него входит Генри. На нем штаны от пижамы и футболка с надписью: «НЕТ ТАКОГО МЕСТА, КАК 127.0.0.1.»

– Я увидел, что у тебя горит свет, – говорит он.

– Не спится?

Генри качает головой:

– А тебе?

– Нет.

Он показывает рукой на край кровати:

– Можно?

Я подвигаюсь. Генри присаживается с моей стороны постели, но смотрит на лежащую рядом со мной подушку.

– Знаю, – говорю я, – это, наверное, выглядит немного странно.

– Нет… Дело в том, что теперь я сплю на левой стороне постели, как ты. И удивляюсь, почему так вышло?

Я откидываюсь на спинку кровати:

– У меня нет ответов на многие вопросы.

– Я… не знаю, из-за чего разгорелся весь этот крик, – деликатно говорит Генри. – Но я его слышал.

– Да. У нас бывали вечера и получше.

– Я должен извиниться перед тобой, Эмма. Прежде всего за то, что явился вот так. Нужно было по крайней мере спросить. У тебя хватает проблем и без того, чтобы возиться со мной. Наверное, я действительно думал только о себе.

– К счастью, мне к этому не привыкать.

– И это еще одна вещь, за которую я должен просить прощения. Мне следовало быть здесь и во все другие вечера, когда тут поднимался крик, или… или были капризы, или еще что-нибудь, сопровождавшее взросление Джейкоба. Я, вероятно, узнал о нем больше за сегодняшний день в суде, чем за восемнадцать лет его жизни. Я должен был помогать вам в тяжелые времена.

Я слегка улыбаюсь:

– Полагаю, в том и состоит разница между нами. Мне хотелось, чтобы ты был здесь в хорошие времена. – Я смотрю поверх его плеча в коридор. – Джейкоб очень милый, забавный и такой умный, что иногда у меня от него голова идет кругом. Жаль, что тебе не довелось узнать его с этой стороны.

Генри пожимает мою руку, лежащую поверх одеяла.

– Ты хорошая мама, Эмма, – говорит он, и мне приходится отвести глаза, потому что я вспоминаю свою ссору с Джейкобом, а потом Генри спрашивает: – Он это сделал?

Я медленно поворачиваюсь к нему:

– Это имеет значение?

Помню только один случай, когда я обругала Джейкоба. Ему тогда было двенадцать лет, и он никак не отметил мой день рождения – ни открыткой, ни подарком, даже не обнял и не поздравил, хотя за предыдущие недели я сделала достаточное количество намеков. Так вот, однажды вечером, приготовив обед, я поставила перед Джейкобом тарелку, грохнув ею об стол сильнее, чем обычно, и напрасно, как обычно, ждала, что Джейкоб скажет спасибо.

– А как насчет легкой благодарности? – взорвалась я. – Как насчет признания, что я кое-что сделала для тебя? – (Джейкоб смущенно посмотрел на меня, потом на свою тарелку.) – Я приготовила тебе ужин. Я сложила твое выстиранное белье. Я отвезла тебя в школу и обратно. Ты когда-нибудь задумывался, почему я делаю все это?

– Потому что это твоя работа?

– Нет, потому что я люблю тебя, а когда любишь кого-то, то делаешь для него разные вещи, ни на что не жалуясь.

– Но ты жалуешься.

В тот момент мне стало ясно: Джейкоб никогда не поймет, что такое любовь. Он купил бы мне подарок на день рождения, если бы я ясно сказала ему сделать это, но это не был бы подарок от души. Нельзя никого заставить любить вас. Это чувство должно идти изнутри, а Джейкоб скроен иначе.

Помню, я резко вышла из кухни и некоторое время сидела на крыльце под светом луны, который и не свет вовсе, а блеклое отражение солнечного сияния.

– Джейкоб, – окликаю я своего клиента, как только вижу следующим утром, – нам нужно поговорить.

Я шагаю с ним в ногу, пока мы пересекаем парковку, держась на достаточном расстоянии от его родственников, чтобы они нас не слышали.

– Вы знаете, что нет специального термина для мужчины-шлюхи? – спрашивает Джейкоб. – Есть, конечно, жиголо, но это предполагает обмен деньгами…

– Ладно, послушай. – Я вздыхаю. – Мне жаль, что ты застал нас в такой момент. Но я не собираюсь извиняться за то, что она мне нравится.

– Я мог бы вас уволить, – заявляет Джейкоб.

– Можешь попытаться. Но последнее слово за судьей, так как процесс уже начался.

– А если он узнает о неблаговидном поведении с клиентами?

– Мой клиент – не она, а ты, – возражаю я. – И как бы там ни было, а чувства к твоей матери только повышают мою решимость выиграть это дело.

Джейкоб мнется.