– Нет-нет. Найди мне кеб, любой, как можно скорее, и так же быстро перегрузи туда вещи. Вот… за труды.

Джеймс сунул носильщику какую-то купюру из бумажника. Писатель так отвык от американских денег, что это с равным успехом могла быть долларовая или пятидесятидолларовая банкнота. Так или иначе, носильщик взял под козырек и сказал:

– Сию минуту, сэр.

Всю дорогу к оживленной стоянке кебов Джеймс шел так, чтобы тележка заслоняла его от Мориарти, и только молча кивнул, когда носильщик указал на дорогой закрытый кеб. Носильщик принялся с мучительной медлительностью перегружать вещи. Джеймс ждал, не в силах перевести дух. Способность дышать вернулась, лишь когда кеб уже мчал прочь от вокзала и профессора Мориарти.

Джеймс еще не совсем успокоился, поэтому едва не подпрыгнул, когда окошко над ним чуть приоткрылось – на секунду, чтобы внутрь не хлынули потоки дождя, – и кебмен спросил:

– Куда, сэр?

– На новый Северный вокзал, – неожиданно высоким голосом ответил Джеймс. – И побыстрей, пожалуйста. Мне надо успеть на поезд в девять тридцать. Лишний фунт, если довезешь с запасом.

– Лишний что? – переспросил извозчик через окошко в крыше.

– Пять долларов сверху, если довезешь как можно быстрее и с запасом времени до отправления поезда в девять тридцать, – сказал Джеймс.

Извозчик хлестнул бичом, и они понеслись, словно на скачках за приз. Джеймсу пришлось вцепиться в сиденье обеими руками, чтобы его не бросало вправо и влево, когда кеб стремительно огибал более медлительные экипажи. Струи грязи летели из-под колес, обдавая других извозчиков и пешеходов с ног до головы, те выкрикивали ругательства вслед промчавшемуся кебу.

Накануне вечером, за обедом, Джеймс спросил Холмса:

– Каковы ваши дальнейшие планы?

Холмс (он уже доел и закурил сигарету) тронул пальцем язык, снимая крошку табака:

– Да так, возникло много разных дел в нескольких местах. Я буду плотно занят до самой нашей встречи двадцать восьмого в поезде мистера Кэбота Лоджа.

Джеймсу потребовалась вся его выдержка, чтобы не заорать: «Я не сяду в чертов поезд Кэбота Лоджа! И не буду вашим Босуэллом. Мне решительно не нравится, что меня бросают в незнакомом городе накануне моего дня рождения. Я еду домой».

Ничего этого он, разумеется, не сказал, а про себя подумал, что вежливая телеграмма… две вежливые телеграммы, отправленные из Нью-Йорка перед отплытием парохода, доставят его благодарности и сожаления Хэям и Генри Адамсу.

После того как лихой извозчик более или менее в целости доставил его на Северный вокзал с изрядным запасом времени, так что Джеймс успел купить билеты первого класса до Питсбурга и дальше до Вашингтона, он сел в почти пустое, жарко натопленное купе и теперь, прижавшись лбом к холодному стеклу, смотрел на исчезающий за пеленой дождя черный каньон Чикаго. Затем поезд въехал в бесконечный промышленный пустырь. Убогие домишки между шлаковыми кучами казались неумелой американской попыткой воспроизвести кошмарный диккенсовский пейзаж.

«С днем рожденья, Генри Джеймс, – думал писатель, покуда ливень яростно хлестал по окну. – Тебе пятьдесят».

И внезапно пожалел, что мартовской ночью на Сене не исполнил то, зачем пришел, к чему готовился, перебарывая страх перед черной водой. Тогда тоже шел дождь.

В понедельник, двадцать четвертого апреля, Холмс вернулся в Вашингтон после десяти дней разъездов, за которые вихрем пронесся почти по десяти городам Америки, и остановился в той же гостинице «Кирквуд» на углу Северо-Западной Двенадцатой улицы и Пенсильвания-авеню, где жил раньше. Он понимал, что это опасно, – если Лукан Адлер его ищет, то наверняка поручил кому-нибудь следить за гостиницей, – но нынешняя часть американских приключений Холмса и задумывалась как опасная. Если в этой ловле на живца удастся выманить Лукана Адлера до первого мая, лучше будет всем – за исключением Шерлока Холмса.

Сегодняшним ранним весенним вечером он направился в дом неподалеку от Дюпон-Серкл по адресу, который дала ему бывшая учительница миссис Гэддис в бостонских комнатах над каретным сараем. То был просчитанный риск. Холмс предполагал, что Лукан Адлер вряд ли живет там подолгу, но не сомневался, что убийца туда временами заглядывает.

Кирпичный особняк стоял на тихой улочке в двух шагах от Дюпон-Серкл. На стук дверь открыла крохотная, от силы четырех футов ростом, женщина в наряде европейской горничной.

– Дома ли миссис Ребекка Лорн Бакстер? – спросил Холмс, приподнимая шляпу.

– Nie, ona nie jest teraz w domu,[32]– ответила карлица.

– Как жаль, – сказал Холмс. – Не будете ли вы так добры передать ей мою карточку и записку?

Он протянул карлице визитную карточку и конверт, в котором лежала короткая записка:

Ирэн! Не могла бы ты встретиться со мной завтра (во вторник) между семью и восемью часами вечера у памятника Кловер Адамс? Ш. Холмс.

Маленькая горничная взяла карточку с конвертом и, не сказав ничего – на польском или на каком-либо другом языке, – закрыла дверь.

Холмс медленно зашагал обратно к Дюпон-Серкл, но все время, пока он оставался в виду дома, шрамы зудели, словно на спине у него скипидаром начертили мишень.

Холмс прибыл на кладбище Рок-Крик незадолго до семи часов и велел извозчику не ждать, зная, что, так или иначе, кеб ему не понадобится. Солнце только что спряталось за лесом на западном краю кладбища, но впереди оставался по меньшей мере час мягких весенних сумерек.

Сыщик двинулся прямиком к памятнику Кловер Адамс. В руке у него была трость-шпага, в кармане – револьвер, однако Холмс понимал, что против Лукана Адлера со снайперской винтовкой и то и другое бесполезно. Он специально выбрал вечер вторника, чтобы Ирэн Адлер успела связаться с Луканом и сообщить тому о встрече.

По страшному опыту в Гималаях он знал, что человек и впрямь не слышит пули, входящей в его тело, поскольку пуля летит быстрее звука. В данном случае было три резких хлопка, и сразу – три невероятно сильных удара в спину и в бок. А поскольку дело происходило в горах, три выстрела раскатились эхом.

Боль от тех ран мучила до сих пор. Холмс сделал вторую инъекцию жидкого героина перед самым выходом из гостиницы. И еще он знал, что здесь, на кладбище, эха не будет.

Он благополучно дошел до просвета между деревьями, окружающими мемориал, и на целую минуту остановился здесь, где его силуэт в косых закатных лучах вырисовывался особенно четко. Затем вошел на площадку.

Там еще никого не было. «Хорошо», – подумал Холмс и зашагал к той части треугольной бетонной скамьи, которая располагалась ближе всего к памятнику и одновременно дальше всего от просвета между деревьями, так что увидеть ее снаружи в оптический прицел было невозможно. Если Лукан Адлер хочет убить Холмса сегодня, ему придется подойти на расстояние негромкого разговора.