В двадцать пять минут восьмого в просвете между деревьями возникла темная фигура и двинулась к Холмсу в голубых сумерках, напоенных ароматом свежескошенной травы.

Холмс встал. Годы, прошедшие с их последней встречи, ничуть не состарили Ирэн Адлер в его глазах. И не убавили ее красоты. Она была куда прекрасней оперной дивы на фотографии, которую он показывал другим. Вопреки моде она была без перчаток; рукава доходили только до локтя, оставляя открытыми бледные руки. В руках у нее была матерчатая сумочка. «Куда вполне поместился бы двухзарядный дерринджер», – подумал Холмс и тут же отогнал все подобные мысли. Сейчас ли, позже – уже не имело для него значения. Он знал лишь, что юноша в черном был прав, когда сказал: «Готовность – это все».[33]

– Шерлок, – проговорила Ирэн, и от звука ее голоса у него дрогнуло сердце.

Она подошла и протянула ладонь – по-американски, для рукопожатия, но Холмс поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Здравствуй, Ирэна. – Холмс произнес ее имя, как она научила его в первую встречу.

Внезапно он понял, что слишком долго держит ее руку, смутился, отступил на шаг и указал на скамейку:

– Ты посидишь со мной?

– Конечно, – ответила она.

Они сидели молча, рядом, но не совсем соприкасаясь, минуты три или четыре. Холмс чувствовал, что листья на деревьях у него за спиной мокры от росы. Сумерки сгустились, но звезды еще не зажглись.

Наконец Адлер сказала:

– Сперва поговорим о нас, Шерлок? Или об игре, в которую нас втянули?

– Это не игра, – ответил Холмс суровее и резче, чем намеревался.

– Да, конечно. – Ирэн Адлер глянула на свои руки, сложенные поверх сумочки на коленях.

– Давай сперва поговорим о личном, – сказал Шерлок куда мягче.

– Хорошо. Кто из нас должен начать?

– Ты, Ирэн.

Она сделала притворно-строгую гримаску и глянула на него в вечерних сумерках:

– Отчего ты целых два года не ехал искать меня в Америку?

У Холмса кровь прилила к лицу. Он тоже глянул на свои руки:

– Никто не сказал мне, что ты вернулась в Америку. Никто не сказал мне, что ты беременна. Я почти целый год работал в британских труппах, пытаясь тебя отыскать.

– Идиот, – сказала Ирэн Адлер.

Холмс мог только кивнуть.

– И это после того, как ты все детство практиковался, чтобы стать первым и лучшим сыщиком-консультантом мира, – сказала она, но уже другим тоном, почти подтрунивая.

Холмс вновь кивнул, но теперь он поднял на нее взгляд:

– И в Америке я тебя тоже отыскать не сумел. – Голос прозвучал глухо даже на его собственный слух.

Она положила ладонь на обе его руки:

– Это потому, что, как только до меня через других актеров дошли слухи о твоем приезде в Нью-Йорк и Бостон, я села на первый же пароход во Францию.

– С младенцем, – почти беззвучно прошептал Холмс.

– Да. – Ее ответ был еще тише.

– Когда полковник Моран забрал его у тебя? – спросил Холмс.

– Когда Лукану было четыре, – сказала Ирэн Адлер. – Сразу после его дня рождения.

– Как ты позволила… этому… этому негодяю… – начал Холмс и умолк.

– Потому что полковник Моран имел надо мной власть, – ответила Адлер. – Ту же власть, что теперь Лукан.

Холмс, забывшись, схватил ее за плечи, как будто хотел притянуть к себе… или задушить.

– Ирэн, ты сильнее, отважнее всех, кого я знал. Как этот подонок Моран мог забрать над тобой такую власть, что ты отдала ему сына… нашего сына? – Последние два слова вырвались как стон.

– Полковник Моран угрожал убить тебя, если я не буду выполнять его требования, – бесцветным голосом проговорила она. – Как теперь угрожает Лукан.

Холмс, утративший дар речи, выразил свои чувства единственным доступным ему способом: сильнее сдавил ее плечи. Наверное, ей было больно, но она не сделала попытки освободиться.

Наконец Ирэн Адлер повернулась к Холмсу и тоже положила руки ему на плечи: со стороны могло показаться, что два человека утешают друг друга.

– Ты так беспечен, Шерлок Холмс! – проговорила она яростно, без тени извинений в голосе. – И всегда таким был. Этот идиот-доктор, твой друг… или Конан Дойл, я не знаю, кто из них… расписывает в печати твои маленькие салонные расследования и восхищается тобой, будто ты – Ахиллес. Но ты сидишь у окна на виду у всех. Ты ходишь по улицам в задумчивости, не видя ничего вокруг. Твой адрес и твои повседневные привычки известны каждому встречному и поперечному. Полковник Моран… или другие – они давно убили бы тебя, если бы я не выполняла их требований.

Холмс уронил руки и долго сидел в мрачном раздумье. Затем начал:

– Но мальчик…

– Мальчик был чудовищем от рождения, – резко ответила Ирэн Адлер.

Голова Холмса мотнулась назад, словно его ударили по щеке.

– Бога ради! Ребенок не может быть плохим от рождения. Требуются… годы… воспитания… дурного влияния…

– Ты не держал его у груди и не видел его поступков, – ледяным голосом ответила Адлер. – Чуть ли не первое, что он сделал, – оторвал крылья бабочке, которую я показывала. И ему понравилось. Как будто я родила нового Кориолана.

– Но даже Кориолан стал таким из-за… – Он осекся.

– Своей матери! – воскликнула Ирэн Адлер так, будто ее терзала нестерпимая боль. – Волумния хвасталась мегерам-подругам, что ее маленький сын обожал мучить живых существ. Однако за четыре года Лукан не видел от меня ничего, кроме любви, и я учила его одному: уважать и любить других.

Она отвернулась и отсела подальше.

Шерлок вновь придвинулся к ней.

– Я собирался сказать, что Кориолана сформировали искаженные римские ценности, – прошептал он. – Мне всегда представлялось, что именно это хотел выразить Шекспир.

Ирэн Адлер рассмеялась горьким смехом:

– Помнишь, Шерлок? Мы познакомились в Лондоне, когда труппа Генри Ирвинга ставила «Кориолана». Я, старожил сцены, в свои преклонные двадцать три года играла дряхлую мегеру Волумнию. Ты, зеленый восемнадцатилетний мальчишка, только-только сбежал из Кембриджа и грезил о первых ролях.

– Я начисто позабыл пьесу, – сказал Холмс, – но помню каждую минуту с тобой.

Она тронула его щеку тыльной стороной пальцев:

– Ты был таким юным, милый.

Холмс обнял ее. Ирэн Адлер попыталась было вырваться, потом приникла к нему. Однако в следующий миг она уперла ладонь в грудь Шерлока и отодвинула его.