«Но что ты, милый друг, так смутился моим нездоровьем? – пишет ему Соня двадцать седьмого октября. – Совсем ты не виноват; оба виноваты, и так случилось, может быть, просто от какой-нибудь механической причины во время родов. Вчера весь день было очень плохо, такая боль и все что-то лило, точно внутри нарыв прорвался, а сегодня вдруг весь день ни капли ничего не было и боль гораздо лучше».

Через два дня она вновь обращается к мужу: «Ах, Левочка! Если бы я писала в те минуты, когда хочу тебя видеть, писала бы все то, что я чувствую, – то разразилась бы таким потоком страстных, нежных и требовательных слов, что ты не остался бы и тем доволен. Мне иногда, во всех отношениях, невыразимо тяжело без тебя… я уже писала тебе, что мне больнее видеть тебя страдающим в Москве, чем не видеть тебя совсем. – А в каком ты чудесном, по-видимому, духе! Твое умиление за музыкой, впечатление природы, желание писать – все это ты самый настоящий, тот самый, которого ты хочешь убить, но который чудный, милый, добрый и поэтический, тот самый, которого все знающие тебя так сильно любят. И ты не убьешь его, как ни старайся».

Пока шел обмен любовными признаниями и нежными советами, Соня ни на минуту не забывала о материальном устройстве их жизни. Лев Николаевич, погруженный в свои размышления, отказывался заниматься счетами, и жена заменила его на этом посту главы семьи. Ее волновало увеличение расходов: выходило, что надо было тратить 910 рублей в месяц, из которых 203 – на обучение детей, 98 – слугам, 609 – на дом и еду. Она написала об этом Толстому, указывая, что и речи быть не может о меньшей сумме, но не знает, как долго удастся укладываться в нее.

Читая эти «донесения», Толстой улыбался: как Соня, будучи его женой, не в состоянии понять, что подобные пустяки не заслуживают внимания: «Не могу я, душенька, не сердись, – приписывать этим денежным расчетам какую бы то ни было важность. Все это не событие, – как, например: болезнь, брак, рождение, смерть, знание приобретенное, дурной или хороший поступок, дурные или хорошие привычки людей нам дорогих и близких, а это наше устройство, которое мы устроили так и можем переустроить иначе и на 100 разных манер. – Знаю я, что это тебе часто, а детям всегда, невыносимо скучно (кажется, что все известно), а я не могу не повторять, что счастье и несчастье для всех нас не может зависеть ни на волос от того, проживем ли мы все или наживем, а только от того, что мы сами будем».[517]

Если бы Соня прочитала в записных книжках мужа его планы на жизнь, безусловно, была бы обескуражена, так как касались они не его одного, но всего семейства: «Жить в Ясной. Самарский доход отдать на бедных… Никольский доход (передав землю мужикам) точно так же… себе, т. е. нам с женой и малыми детьми, оставить пока доход от Ясной Поляны, от 2 до 3-х тысяч. (Оставить на время, но с единственным желанием отдать и его весь другим, а самим удовлетворять самим себя, т. е. ограничить как можно свои потребности и больше давать, чем брать, к чему и направлять все силы и в чем видеть цель и радость жизни…) Прислуги держать только столько, сколько нужно, чтобы помочь нам переделать и научить нас, и то на время, приучаясь обходиться без них. Жить всем вместе: мужчинам в одной, женщинам и девочкам в другой комнате. Комната, чтоб была библиотека для умственных занятий, и комната рабочая, общая. По баловству нашему и комната отдельная для слабых… По воскресеньям обеды для нищих и бедных и чтение и беседы. Жизнь, пища, одежда – все самое простое. Все лишнее: фортепьяно, мебель, экипажи – продать, раздать. Наукой и искусствами заниматься только такими, которыми бы можно делиться со всеми. Обращение со всеми, от губернатора до нищего, одинаково».

Толстой был в плену своих мечтаний, когда, приехав в Москву 3 ноября 1884 года, вновь увидел большой дом, слуг, учителей, ленивых детей, новую мебель, натертый паркет, белые скатерти. Все это неприятно поразило его, он осознал, что тревоги жены, связанные с семейным бюджетом, не столь необоснованны. На коренное переустройство жизни расчитывать не приходилось, требовалось найти дополнительные источники дохода. Соня полагала, что литература вполне могла покрыть необходимые издержки и давать прибыль наряду с имением. Левочка давно не писал романов, его авторские права приносили все меньше денег. Сам он посмеивался над этим, жена же непрестанно об этом думала.

Вдруг ей пришла спасительная мысль: почему доходами от продажи должны пользоваться другие? И, по примеру вдовы Достоевского, графиня Толстая решила самостоятельно издавать произведения мужа.

План этот поначалу показался Толстому чересчур меркантильным и возмутил его, но Лев Николаевич не мог не признать, что при нынешнем положении дел ничего иного предпринять не возможно. Он мечтал раздать землю мужикам, отказаться от литературных доходов, жить в нищете, и вот, чтобы угодить близким, вынужден продавать душу. Но дабы не окончательно предать свои принципы, предоставил распоряжение своими авторскими правами Соне, как ранее сделал это со всеми делами имения. Так, по крайней мере, казалось ему, он будет избавлен от дьявольских денежных дел. Жену несколько огорчило его желание взвалить на нее то, что сам считает грехом, но в глубине души она была довольна. Впрочем, было оговорено, что речь идет о произведениях, написанных до 1881 года, года его «второго рождения». Но это было лучшее из написанного им: «Война и мир», «Анна Каренина», «Казаки», «Детство», «Отрочество», «Юность», «Севастопольские рассказы»…

Соня прекрасно отдавала себе отчет в том, что ей предстояло сделать и какие доходы это могло принести семье. И сверхзагруженная жена, мать, хозяйка дома отважно пустилась в коммерческое предприятие. Требовался начальный капитал – она заняла десять тысяч рублей у матери и пятнадцать – у Стаховича. В примыкающем к дому строении открылась контора по изданию полного собрания сочинений Льва Толстого. Каждый раз, проходя перед вывеской, хозяин дома хмурил брови: за дверью продавали его самого, того, чьи произведения должны были быть подарком людям. А так как он открыто заявлял о своем пренебрежении материальной стороной жизни, его могли счесть мошенником, который не в силах соотносить свои дела со словами. И все это ради того, чтобы его дочь могла купить новые платья, а сыновья – есть до отвала. Тем временем стопки книг росли, и специально нанятый служащий распространял их по книжным магазинам. Доходы увеличивались…

К счастью, будто чтобы уравновесить унизительные для Толстого последствия этого предприятия, незаменимый Чертков предложил другое, вполне соответствующее принципам его учителя: вдвоем они основали издательский дом «Посредник», задачей которого была публикация для широких слоев населения произведений «высокой» литературы и дешевых изданий. Печатать их и распространять согласился Иван Сытин. Должность секретаря предложили другу Черткова Павлу Бирюкову, молодому, прекрасно образованному аристократу, который отказался от карьеры морского офицера, став последователем Толстого. Тексты по взаимному согласию выбирали Лев Николаевич и Чертков. В первой серии фигурировали рассказы самого Толстого и рассказ Лескова «Христос в гостях у мужика». Затем напечатаны были произведения других русских и зарубежных писателей, переводы античных философов.