Ролф знал, что его выдвижение вызвало раздражение некоторых более старших работников отдела, считавших себя более достойными этой должности. Но он был исполнен решимости доказать их неправоту. В то же время он понимал, что успех Берлина будет трудно повторить.

— Во всяком случае, я еду туда, где есть стабильность, — шутил он на прощальной берлинской вечеринке в июне.

Однако весной 1991 года Москву едва ли можно было считать стабильным местом. Теперь Горбачёв ходил по канату между реформаторами, которых когда-то сам привел к власти, и коммунистами, сторонниками жесткой линии, убежденными, что он был ответственным за крушение старого порядка в Восточной Европе и сокращение своей собственной власти. Советский лидер уже давно утратил контроль над темпами перемен, и его перестройка выглядела устаревшей и малопривлекательной даже в глазах многих его сторонников. Он рассчитывал на то, что если сбросит «балласт» Восточной Европы, то Советскому Союзу станет легче и хаос остановится на границе.

Очень скоро выяснилось, что он ошибался. К 1991 году в самых западных Прибалтийских республиках Советского Союза возникли мощные движения за независимость, вынудившие Москву в конце концов прибегнуть к силе. В январе в Литве на короткое время вновь всем стал править страх. Подразделения КГБ и армии вошли в Вильнюс. Против демонстрантов были брошены танки. В ходе штурма телевизионного центра были убиты 14 человек и много ранено. Военная сила в Вильнюсе была применена в тот момент, когда внимание всего мира было захвачено кризисом в Персидском заливе, и этот инцидент получил относительно небольшое освещение на Западе.

Однако усилия Москвы повернуть время вспять потерпели сокрушительное поражение. Советские войска не смогли остановить движение за независимость в Литве, а применение силы вызывало весьма острую реакцию среди русских, считавших, что время таких жестоких акций прошло. Журналисты стали выходить из коммунистической партии, по советскому радио и телевидению передавались репортажи о стычках и гневные комментарии граждан, члены советского парламента устроили демонстрацию на улицах Москвы. Верховный Совет хотел знать о том, сколько демонстрантов было убито в Вильнюсе, и потребовал провести расследование.

Горбачёв был вынужден дистанцироваться от применения силы, но мало кто верил ему. В декабре 1990 года Шеварднадзе ушел в отставку с поста министра иностранных дел, многозначительно намекнув на грядущую диктатуру и прямо заявив, что власть снова оказалась в руках сторонников жесткой линии. Горбачёв отмахнулся от опасений своего старого советника, но правда заключалась в том, что он был так близок к этим сторонникам жесткой линии, что просто не замечал, с каким неуважением они относились к нему и его политическому курсу.

Теперь даже на окраинах Советского Союза, далеких от нетерпеливой и бурлящей Прибалтики, поднимались новые демократические и националистические движения. В июне Борис Ельцин стал первым всенародно избранным российским президентом, и на официальных мероприятиях стал появляться трехцветный российский флаг. Появление нацеленных на независимость президента и правительства России создало смертельную угрозу Горбачёву и советскому порядку в целом. К моменту прибытия Дэвида Ролфа в Москву было ясно, что кто-то должен уступить.

В Лэнгли уже несколько месяцев отмечали тревожные признаки. Источник ЦРУ в среде советских военных в Германии еще шесть месяцев назад сообщил, что там началась вербовка добровольцев среди офицеров Советской армии для участия в каких-то чрезвычайных мероприятиях в Москве. Сообщалось, что министр обороны маршал Дмитрий Язов приказал сформировать в Западной группе войск особые части из надежных военнослужащих, готовых выполнить любые задачи по защите Союза. ЦРУ не имело данных о том, что такие добровольцы фактически были направлены в Советский Союз, но весной и летом 1991 года в воздухе явно витала опасность того, что для подавления гражданских волнений может быть использована военная сила.

В июне госсекретарь Джеймс Бейкер специально предупредил советского министра иностранных дел Александра Бессмертных о возможности переворота и назвал некоторых участников заговора. Эта информация поступила от мэра Москвы Гавриила Попова, который предупредил американского посла Джека Мэтлока. Однако когда Горбачёв узнал о предупреждении американцев, он отмел это как фантазию.

К середине августа аналитики ЦРУ пришли к выводу, что решение Горбачёва подписать в том же месяце новый Союзный договор может вызвать выступление сторонников жесткой линии. В ежедневной разведывательной сводке от 17 августа ЦРУ предупредило президента Буша, что намеченное подписание договора фактически установило для консерваторов в Москве предельный срок действий. Существовала большая вероятность того, что они начнут действовать в течение ближайших нескольких дней до подписания договора.

Термез, Узбекистан. 6 августа 1991 года

Посещение «моста Дружбы» вызвало у меня странное чувство. Я в течение трех лет помогал людям на той стороне реки воевать с теми, кто был на этой стороне. И теперь я смотрел за реку через мост в каком-то «неправильном» направлении. Со мной был Джек Дэвин, возглавлявший в тот момент центр ЦРУ по наркотикам. Целью нашего визита в Среднюю Азию было обсуждение с советской стороной путей сотрудничества в международной войне с наркоторговлей. Когда я впервые прибыл в Исламабад, Дэвин был руководителем опергруппы по Афганистану, и мы оба чувствовали себя как-то неловко, стоя на «мосту Дружбы» и глядя в сторону Афганистана вместе с сопровождавшими нас офицерами КГБ.

Мы летели вдоль советско-афганской границы на советском вертолете Ми-8, точно таком, какие часто афганские повстанцы сбивали ракетами «Стингер», которые я помогал им поставлять во время войны. Мы медленно летели на небольшой высоте вдоль северного берега Амударьи, и пилот начал говорить по переговорному устройству. Сидевший напротив меня полковник КГБ насторожился, слушая переговоры. Потом он что-то коротко ответил.

— Что он говорит? — спросил я полковника.

— Он попросил объяснить вам, что мы летим так низко потому, что у афганских бандитов за рекой еще остались ракеты «Стингер». Они не так эффективны, если лететь ниже 300 метров. Пилот хотел, чтобы я сказал вам это.

— А что вы ему ответили?

Полковник посмотрел мне в глаза пару секунд и холодно ответил:

— Я сказал, что вы это все уже знаете.

Москва. 7 августа 1991 года

Я ехал в громыхающей «Волге» КГБ, в салоне которой так сильно пахло бензином, что можно было предположить наличие течи в топливной системе. Рядом со мной на заднем сиденье был Рэм Красильников, который, несмотря на происшедшие в Москве за последние два года потрясения, по-прежнему занимал пост начальника Первого отдела Второго главного управления. Это место для него было привычным и надежным. Минут двадцать я следил за движением машин вокруг нас, и мне показалось, что я заметил слежку.

— Рэм, это возможно, что ваши ребята «водят» нас по городу?

Красильников посмотрелна меня с недоумением.