Мой разговор с Керром позволил высветить недостатки в работе Оперативного управления по советской линии, которой оно инстинктивно придерживалось с 1989 года.

— Вы, ребята, только тем и занимаетесь, что копаетесь в грязном белье друг друга, не так ли? — сказал Керр с обезоруживающей улыбкой. — Вы гоняетесь за этими парнями из КГБ.

На это мне нечего было ответить. Мысль Керра была грубоватой, но вполне ясной — советский отдел застрял в другой эпохе. Я с ним согласился и начал вносить коррективы в нашу работу.

Слишком большая доля усилий, затрачиваемых ЦРУ на добычу информации, имела слабое отношение к тому, что происходило в быстро меняющемся мире. В старое время нашим коронным достижением было получение советского перебежчика, но теперь мы обнаружили, что просто занимаемся вопросами переселения, без каких-либо признаков того, что мы получали от этого что-то полезное. Я не раз затрагивал эту проблему и спрашивал, а стоит ли нам принимать так много перебежчиков, но Редмонд и старая гвардия были убеждены, что следующий перебежчик из КГБ принесет с собой настоящую информацию. Но этого просто не случалось. Мы не только не получали от этого потока перебежчиков важной контрразведывательной информации, но и не добывали важной разведывательной информации, которую требовал от нас СНБ на этапе очень деликатного эндшпиля с Советским Союзом. Именно получение такой информации стало для нас в тот момент самой важной задачей.

Редмонд был потрясен, когда в начале 1991 года я отказался принять очередного перебежчика невысокого уровня из КГБ в нашу программу переселения и обустройства перебежчиков. Вместо этого я приказал, чтобы он при нашей закулисной поддержке обратился за получением иммиграционных документов через обычные каналы для беженцев. Он именно так и сделал и влился в ширившийся поток советских иммигрантов в США. Если бы у него было что-то полезное для нас, я бы не возражал, чтобы мы сами занялись его обустройством. Но Редмонд и некоторые другие работники отдела считали такое решение непростительным. Он был убежден, что я «смягчился» в отношении Советов.

Я пришел к выводу, что Редмонд был просто ослеплен «мелочевкой» шпионажа и не видел большой картины. Он, кажется, не хотел признать, что Берлинская стена рухнула безвозвратно и Советский Союз был на грани распада.

Как-то во время одной нашей горячей дискуссии я взорвался.

— Ради Иисуса, Редмонд, ты просто становишься похож на тех, с кем я пришел сюда бороться, — я думал о паранойе КГБ и наследии Джеймса Джизуса Энглтона. — Ты становишься похож на наших противников.

Редмонд все еще был поглощен проблемой наших потерь 1985 года. Я пришел к выводу, что его надо убирать из отдела, и седьмой этаж согласился назначить его заместителем начальника Контрразведывательного центра, где он сможет сконцентрироваться на ловле шпионов.

Он будет счастлив. И я буду счастлив.

Кремль. Май 1991 года

Первые зловещие признаки грядущей конфронтации в КГБ полковник Валентин Аксиленко уловил весной 1991 года.

В начале года председатель КГБ Крючков создал в центральном аппарате КГБ новое подразделение для ведения внутренней пропаганды. Новое подразделение, получившее название «аналитический центр», действовало независимо от Первого и Второго главных управлений и подчинялось непосредственно председателю КГБ. Крючков освободил Николая Сергеевича Леонова от руководства операциями КГБ в Северной и Южной Америке и поручил ему возглавить новый пропагандистский центр. Леонов получил четкие указания: переломить тенденцию роста опасных настроений либерализма и пораженчества в КГБ.

Для решения этой проблемы Леонов решил сосредоточиться на самом главном, что составляло суть его организации. Он возродит в КГБ былую патриотическую гордость, найдет в исторических корнях этой организации смысл и энергию, которые требовались председателю для подготовки КГБ к решающей великой битве — на этот раз не за социализм, а за выживание Советского Союза.

Леонов, который считался в КГБ вундеркиндом и в 30-летнем возрасте стал доверенным лицом Фиделя Кастро в революционные времена на Кубе, взялся за дело с присущей ему страстью. Тут же на столах и в помещениях КГБ стали появляться брошюры и листовки, подогревавшие патриотический национализм, который, как считалось, всегда тлел в душе каждого русского человека и даже в циничных душах привыкших к городской жизни офицеров КГБ. Лозунгом стало «величие России» — листовки и брошюры не столько превозносили достоинства марксизма, сколько били тревогу по поводу опасных заговоров, завуалированных под перемены.

Леонов неустанно продвигал тезис о том, что целью Соединенных Штатов было уничтожение Советского Союза. Бесконечные вариации на эту тему беспрерывно вплетались в антизападную пропаганду, исходившую с большой помпой из его ведомства. Все это было направлено на то, чтобы поднять патриотический дух рядовых работников КГБ.

Аксиленко пришел к выводу, что в конечном счете все это было дерьмом. Он и его коллеги в КГБ могли бы просто игнорировать это как пропаганду и пустую риторику, если бы это не сопровождалось тревожными приказами. В апреле по распоряжению Крючкова всем офицерам было выдано личное оружие с указанием повседневного его ношения[71].

Почти за два десятилетия до этого Леонид Брежнев провозгласил, что классовая борьба в СССР мирно завершилась победой социализма. В Советском Союзе больше не осталось внутренних врагов. Таким образом, КГБ был «по-тихому» разоружен — офицерам КГБ было приказано сдать личное оружие. Выдавая пистолеты Макарова, а некоторым даже автоматы Калашникова, Крючков готовил КГБ к какому-то, пока еще неизвестному, последнему бою, заключил Аксиленко. Крючков готовился к конфронтации, и он хотел, чтобы его офицеры были вооружены и готовы к действиям. Председатель КГБ, судя по всему, не понимал, что приказ о вооружении только укрепил решимость тех офицеров КГБ, которые считали, что перемены были единственным способом спасти ссср.