что «нужны меры смелые, решительные, а не формирование новых комитетов и особых совещаний, журналы коих цены на хлеб и предметы первой необходимости не уменьшают, на первоисточники зла рук не накладывают»[1217]. В августе 1916 года Николай опять жаловался супруге, что «ужасно трудно найти человека, способного быть во главе департамента снабжения. Шт., будучи теперь председателем Совета министров, имеет в своем подчинении остальных министров, но если бы один из них взял верх, остальные ему уже не подчинялись бы, или если бы и подчинялись, то начались бы интриги, и дела не пошли бы гладко. Есть, правда, один выход, — идея Кривошеина, — сделать военного министра господином всего положения. Ноя сомневаюсь, чтобы Шуе., или даже Беляев подходили для этого»[1218]. Но императору уже не суждено было продолжить реформы государственного управления и наделять кого-то диктаторскими полномочиями, тем более что общая ситуация в экономике, как казалось, и так шла на поправку.

Стоит ли говорить, что подчинение Штюрмеру руководителей особых совещаний вызвало возмущение либеральных кругов. Эта мера нарушала закрепленные законом права особых совещаний как высших государственных учреждений, что давало формальные основания критикам из Думы и общественных организаций, в этих совещаниях участвовавших, говорить об установлении диктатуры Штюрмера. Милюков напишет о параличе власти как следствии «претензий Штюрмера на «диктатуру»[1219]. Но еще больший гнев прогрессивной общественности вызовут два кадровых решения Николая II.

Первое — увольнение Сергея Сазонова. Император считал его человеком, учитывающим интересы союзников больше, чем это следовало бы, исходя из интересов самой России. Однако работал с ним, учитывая профессионализм, опыт и необходимость поддержания «сердечного согласия». Во время июньской встречи кабинета в Ставке, воспользовавшись случаем, Сазонов представил царю проект польской конституции. Тот предложил рассмотреть его на Совете министров. Дальнейшее Сазонов рассказывал следующим образом: «Нездоровье, результат физического и нервного переутомления, вынудило меня уехать на несколько дней в Финляндию, чтобы набраться сил для дальнейшей работы в тяжелой атмосфере Петрограда. В мое отсутствие произошли события, не лишенные, не для одного меня, значения. Совет министров вынес заключение, что обсуждение польского вопроса при обстоятельствах военного времени невозможно…»[1220] Точная причина решения Николая отправить в этот момент Сазонова в отставку неизвестна: императрица ехала в Ставку, и поэтому в письменном виде царь свои мотивы не объяснил. Полагаю, имело место наложение несвоевременного, с точки зрения императора, проекта польской конституции на воспоминания об афронте Сазонова во время правительственного кризиса августа 1915 года.

Как бы то ни было, 7 июля 1916 года Сазонов был уволен «по состоянию здоровья», хотя слухи об этом распространились в столице за несколько дней до этого, и Бьюкенен с Палеологом успели отправить царю послание с возражениями против отставки главы МИДа. Временно исполнение этих обязанностей было возложено на Штюрмера, что дало еще больше аргументов сторонникам теории немецкого заговора. Бьюкенен считал происшедшее результатом интриги Штюрмера и императрицы. Французский посол был того же мнения: «Напрашивается, к сожалению, единственное объяснение, а именно то, что камарилья, орудием которой является Штюрмер, захотела захватить в свои руки министерство иностранных дел»[1221]. Доверительность отношений между российским МИДом и западным дипкорпусом одномоментно испарилась. По свидетельству Милюкова, «с тех пор, как Штюр-мер стал во главе ведомства, англичане стали с ним гораздо сдержаннее и перестали делать его участником своих секретов»[1222]. Сам Милюков из английского посольства по-прежнему не выходил. Проблемы возникли и внутри страны. Николай Михайлович счел необходимым предупредить царя о весьма «опасном симптоме» в виде крайне взбудораженного общественного мнения столиц: «Почти вся пресса (кроме «Нов. Времени» и «Земщины») сделала из Сазонова великого человека и своего рода сверхпатриота; все земства, общественные учреждения, союз городов, промышленные комитеты и т. д. послали ему соболезнование… и создали ему особую популярность»[1223].

Но все это было мелочью по сравнению с реакцией на нового министра внутренних дел Александра Протопопова. Крупный симбирский помещик и промышленник, он закончил кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище, был слушателем Академии Генштаба. Но затем распрощался с военной карьерой и перешел на земское и предпринимательское поприще. Был уездным предводителем дворянства, председателем Союза суконных фабрикантов, членом императорского Географического общества, автором книг и статей по текстильному производству и земельным отношениям. Привлекательный блондин среднего роста с пшеничными усами, блестящий пианист и приятель Массне, общительный весельчак, в IV Думе он стал товарищем председателя (вице-спикером) и одним из авторитетных представителей Прогрессивного блока, входя в партию октябристов. Милюков видел в нем своеобразную «смесь старомодного джентльменства и внешних обстоятельств дворянского благородства с психологией беспокойного искательства у сильных»[1224]. Когда в 1916 году возникла идея отправить парламентскую делегацию для улучшения имиджа России в политических кругах союзных стран, ее возглавили Протопопов и Милюков.

Именно в этот момент о Протопопове услышал Николай II от спикера Госдумы, о чем и поделился с женой 25 июня: «Из всех сказанных им глупостей самой большой было предложение заменить Шт. Григоровичем (на время войны), а также сменить Трепова и Шахов. На должность первого он предложил инженера Воскресенского (я его не знаю), а на должность второго своего товарища Протопопова. Наш Друг упоминал, кажется, как-то о нем. Я улыбнулся и поблагодарил его за совет». Вновь о Протопопове напомнил императору его кузен — английский король Георг, который после встречи с думской делегацией выразил радость, что в России есть такие выдающиеся люди[1225]. Полагаю, именно эта рекомендация подвигла Николая по приезде делегации на родину пригласить Протопопова на беседу в Ставку. 20 июля он писал императрице: «Вчера я видел человека, который мне очень понравился — Протопопов, товарищ председателя Гос. Думы. — Он ездил за границу с другими членами Думы и рассказал мне много интересного»[1226]. После этой встречи Протопопов, который давно мечтал о правительственной карьере, времени зря не терял и затеял операцию по лоббированию собственной кандидатуры через круг Александры Федоровны. Операция прошла успешно.

9 сентября императрица предлагает мужу: «Пожалуйста, назначь Протопопова министром вн. дел, так как он член Думы, то это произведет на них большое впечатление и закроет им рты». То есть замысел состоял в том, чтобы нейтрализовать оппозицию назначением депутата из Прогрессивного блока на вторую по значимости должность в правительстве. Царь испытывал серьезные колебания: «Мне кажется, что этот Протопопов — хороший человек… Родзянко уже давно предлагал его на должность министра торговли вместо Шаховского. Я должен обдумать этот вопрос, так как он застигает меня совершенно врасплох. Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, — поэтому нужно быть осторожными, особенно при