Очерк «На трех фронтах» публиковался в июле – августе и был принят читателями на ура (в отличие от отчета Уэллса, который в конце лета совершил точно такую же поездку на три фронта и увидел там не героизм, а скуку и грязь). Другая судьба ожидала «Британскую кампанию во Франции и Фландрии», которая начала отрывками печататься в «Стрэнде» еще в апреле, до отъезда автора на фронт (и прекратилась в 1918 году, после чего была издана у «Элдера и Смита» за счет автора). Этот гигантский труд не был оценен ни критикой, ни специалистами, ни читателями – ни во время войны, ни после. Дойл не мог понять почему: «В настоящий момент литература о войне не в моде, и моя история войны, отразившая всю страсть и страдание того тяжкого времени, так и не получила должного признания. Я бы счел это самым большим и незаслуженным разочарованием в моей жизни, если бы не знал, что это еще не конец и что она сможет послужить зеркалом тех великих времен и людям, которые придут потом». Современные исследователи считают, что неуспех книги был следствием, во-первых, ее чрезмерно большого объема, а во-вторых – громадного количества ошибок, допущенных автором из-за своей доверчивости и спешки. Толстые книги, подробно описывающие ход войны, интересно читать прежде всего специалистам – для специалистов «Британская кампания», изобилующая неточностями, в качестве источника не годилась. Вероятно, была еще и третья причина: как и в «Великой бурской войне», как и в «Белом отряде», Дойл привносил в документалистику очень много беллетристики – и наоборот. Он всегда стремился следовать примеру Маколея. Но Маколей был уже не в моде.

Вернувшись домой, Дойл узнал об участи Кейзмента – и немедленно начал свою очередную безнадежную битву. Маленький Адриан все еще болел, но был уже вне опасности; доктор Дойл проводил с ним вечера, рассказывая о людях, которых видел. А 1 июля 1916 года на реке Сомме во Франции началась одна из самых кровопролитных битв Первой мировой, вошедшая в историю не только как самое масштабное наступление войск Антанты за все время войны, но и как сражение, в котором впервые были использованы танки.

Черчилль давно мечтал о танковых атаках: их следовало использовать для прорыва вражеской обороны одним быстрым броском при поддержке пехоты; неуязвимые для пулеметов танки должны были легко сминать проволочные заграждения. Бросок должен был быть стремительным, без артиллерийской подготовки, чтобы сработал фактор неожиданности. (До сих пор никакие внезапные наступления были невозможны – не со штыками же лезть на заградительные сооружения! – и всё начинала артиллерия, громогласно предупреждая противника: сейчас мы будем атаковать...) Первый опытный образец танка был построен англичанами годом раньше; разработка его велась в условиях секретности под видом строительства «водяных баков новой конструкции» – отсюда и название «танк», «бак» по-английски. Первые танки были неповоротливы и неуклюжи; тем не менее Хейг оценил их как перспективный вид вооружения. В феврале 1916-го началось серийное производство. К началу битвы при Сомме у англичан было 49 полностью оснащенных танков МК I; 15 сентября 32 из них приняли участие в сражении (остальные сломались еще до начала боя). Сразу же поломались еще девять, а пять увязли в болоте. И все же Черчилль мог ликовать, любуясь на свое детище: оставшиеся 18 танков смогли продвинуться вглубь германской обороны на 5 километров, при этом потери наступающих были в 20 раз меньше обычных, а германская пехота на этом участке была совершенно деморализована: как боевые слоны прежних времен, танки наводили ужас.

Союзники продолжали наступление до середины ноября; им удалось продавить германскую оборону лишь на 10 километров вглубь и на ограниченном участке; фронт не был прорван – и все же это было началом разгрома. 18 ноября Хейг отозвал большую часть британских экспедиционных войск с позиций на Сомме. Этот день стал формальным окончанием легендарной битвы. Потери были ужасны: 650 тысяч убитых, раненых и пропавших без вести немцев, 600 тысяч – со стороны войск Антанты. Но цена этих потерь – для военачальников – была разной: британские дивизии состояли преимущественно из малоопытных добровольцев, а в германских дивизиях на Сомме воевал кадровый состав; для Германии эти потери были столь значительными, что она после Соммы и Вердена уже не смогла восстановить прежнюю боеспособность.

Дойл, который не считал, что потери англичан «не так ценны», не мог простодушно ликовать по поводу танковых успехов; в отчаянии он снова развернул в газетах кампанию за применение нательной брони – и снова безрезультатно. Среди раненых на Сомме был Кингсли. Он все-таки получил офицерское звание; к моменту своего ранения в июле он был уже в чине капитана. Его ранили двумя пулями в шею. Ранение казалось не особенно опасным. В конце лета после госпиталя его отправили домой на поправку; он говорил, что чувствует себя хорошо. Осенью его должны были снова направить на передовую. Его присутствие было очень важно для доктора Дойла, который был страшно подавлен ирландскими событиями и позорной казнью Кейзмента. Вокруг Кингсли сосредоточилась вся жизнь дома. Адриан и Деннис слушали его разинув рот, малышка Джин висла на нем, Джин-старшая ухаживала за пасынком очень ласково. Его бабушка решила наконец уехать из Йоркшира (каковы бы ни были ее отношения с Чарлзом Брайаном, они закончились: тот женился) и поселиться поближе к своим. В семье сына, правда, эта свободолюбивая женщина жить не захотела; для нее купили дом по соседству. Теперь почти все оставшиеся в живых члены семьи были вместе.

К концу года стратегическая инициатива перешла в руки Антанты, Германия была вынуждена обороняться на всех фронтах. А в Англии сменилось правительство: 5 декабря Асквит ушел в отставку. Его место занял Ллойд Джордж, старый идейный противник Дойла, бывший с мая 1915-го главой вновь созданного министерства вооружений; в 1916-м он провел закон о всеобщей воинской повинности, а в июне, после гибели Китченера, был назначен военным министром. После отставки Асквита он стал премьер-министром коалиционного правительства (хотя многие либералы отказались поддержать кабинет и подали в отставку вместе с бывшим премьером). Обескровленные немцы к тому времени уже отошли на линию Гинденбурга; они отказались от наступательных действий на суше и вторично объявили Великобритании «неограниченную подводную войну»; в течение февраля – апреля германские субмарины уничтожили свыше тысячи торговых судов союзных и нейтральных стран.

Уже погиб сын Редьярда Киплинга. Погиб Реймонд, сын Оливера Лоджа – того самого ученого, с которым Дойл вместе «сидел в клетке», ожидая представления к рыцарству. В семье Дойлов новых потерь пока что не было – последняя передышка. Кингсли Дойл на фронт не вернулся: комиссия обнаружила, что его состояние не улучшается. Был ли доктор втайне рад этому – неизвестно. А у нас между тем произошла революция.

«– Скоро подует восточный ветер, Уотсон.

– Не думаю, Холмс. Очень тепло.

– Эх, старина Уотсон! В этом переменчивом мире вы один не меняетесь. Да, скоро поднимется такой восточный ветер, какой никогда еще не дул на Англию. Холодный, колючий ветер, Уотсон, и, может, многие из нас погибнут от его ледяного дыхания».

До чего же соблазнительно отыскать в текстах писателя какой-нибудь смысл, которого он не вкладывал! Призрак коммунизма прилетел, сопровождаемый ледяным дуновением, как подобает призраку, – и доктор Дойл тотчас уловил его присутствие. Уж он-то знал о призраках всё. Увы, когда Дойл писал свой знаменитый рассказ, он имел в виду совсем другой восток – для него вся Европа была востоком. И тем не менее о русской революции он думал и высказывался.