– Хмм… Что ж, должен признать, вы умеете заинтриговать. Что конкретно вы предлагаете?

Только теперь Драммонд пошел на настоящий штурм. До этого он просто готовился: разматывал лески, цеплял крючки, выбирал наживки. Пришло время закидывать удочки.

– Что вы скажете, если через год-другой вас назовут гением, поставившим на поток совершенное биопротезирование? Уверен, вы слышали, что наука уже много лет бьётся над решением этой задачи, но не может идеально соединить с телом механическую конечность. Они не могут добиться идеальной моторики, скорости реакции… Представьте себе, что вы сможете дать ощутить радость движения людям, которые были лишены этого всю жизнь. Представьте, что дети, рожденные с отклонениями, не имеющие рук или ног или того и другого, получат возможность ходить, писать и работать так же, как любой здоровый человек. Представьте бесчисленное множество калек и инвалидов, которые снова почувствуют себя полноценными людьми.

Макс молчал. Звучало всё очень мощно, но пока что он не совсем понимал как всё это должно свершиться. Он вообще никогда не задумывался ни о чём подобном. Драммонд был умелым психологом, он предполагал, что Волков уже почти ухватился за наживку, и размышлял только об одном – стоит ли подсекать?

– На собственном опыте я ощутил, что вы единственный, кто может разрешить эту задачу в ближайшие десятилетия. Благодаря вашему дару, вы можете оказать неоценимую помощь, можете сделать этих людей счастливыми уже через какие-то три-пять лет. Вы станете героем человечества, живой легендой. Это уже не говоря о том, что вам больше никогда не придётся работать. Вообще. Сможете купить себе целый остров или несколько, устроить там своё государство либо разведёте бардак, как в этой квартире – всё будет в вашей воле.

Макса эти слова шокировали. Он не был ни тщеславным, ни меркантильным. Не нуждался он ни в деньгах, ни в славе, но Драммонд только что нарисовал ему путь реализации его дара, его призвание. Макс всю жизнь сушил себе голову, почему именно ему достался этот дар? От кого и для чего он его получил? Он догадывался, что это не должно было быть просто так, но никогда не понимал, как должен реализовать свой потенциал. Особенно после того, как чуть было не загремел в психушку. Возможно, с Драммондом или кем-то его калибра, Макс смог бы, наконец, ничего не опасаясь заявить о себе и действительно принести людям реальную пользу?

– И вы уверены, что я действительно тот самый человек? – выдавил он. – Что именно я смогу дать толчок целой отрасли?

– Абсолютно.

– Но… но ведь это не так просто. Нужны лаборатории, персонал, исследования, оборудование, уйма денег…

– Все это уже есть. У меня есть партнёры, которые обладают всем необходимым. Всем, кроме вас.

Драммонд правильно избрал тактику для этого разговора. Он сразу же надавил туда, куда следовало. Правда, он думал, что давить нужно именно на тщеславие, но случайно попал в другое – в скрытое стремление к реализации уникальных способностей, в желание Макса не прожечь впустую свои уникальные возможности, а принести этим даром пользу человечеству.

Макс верил, что получил этот дар от Бога. Но он и подумать не мог, что в итоге будет служить дьяволу.

3

Сева умирал. Это было неизбежно, необратимо, и от осознания этого окружающим становилось ещё больнее. Таблетки никогда толком ему не помогали – с самого начала, когда он начал подъедать запасы болеутоляющих Кати, все они давали очень слабый эффект. Даже самые сильные из них.

Ещё при возвращении в «Убежище» после похода ко второй лаборатории все уже видели, что с Севой беда. Несмотря на его невероятные выдержку и терпение, которые всем были хорошо известны, он больше не мог скрывать свои боли, не мог их терпеть.

По приезду Катя и Андрей буквально заставили его показаться Бернштейну. В бункере имелся работоспособный аппарат УЗИ, а не так давно появился и человек, умевший с ним качественно работать. Но обследование Севы только усугубило всеобщую тревогу. Диагноз был беспощаден – у Севы обнаружили опухоли в надпочечниках и метастазы. По словам Бернштейна даже до эпидемии вылечить такое было практически нереально.

Профессор решил не говорить об этом Севе, и даже диагноз не сообщать. Заявил, что они ничего не разобрали, что аппарат иногда барахлит, что нужно будет повторное обследование, когда они его настроят. Но Андрею рассказал.

С тех пор прошел месяц. Сева уходил очень быстро. Он был не дурак и догадывался, что правду от него скрывают. В какой-то момент даже додумался, что именно с ним происходит, но никто не признался, что он угадал. Андрей вытребовал у Гронина разрешение на выдачу любых обезболивающих препаратов, которые имелись в наличии у Бернштейна, и тот скрепя сердце выдавал их ему – все эти препараты были крайне дефицитными и запас их был не так велик, но ради друга Андрей был готов найти любые аргументы.

Катя ставила уколы, рассказывая Севе истории о том, что Берншейн разобрался в его диагнозе и прописал лечение, что уколы ему помогут. Тот верил. Или делал вид, что верит.

К сожалению, организм Севы быстро привыкал к каждому из препаратов. За три с половиной недели ему перестали помогать дексалгин и промедол, а трамадол быстро закончился. Оставался только морфий. Последнее оружие, после которого прежнего Севу: великодушного, доброго, внимательного, зрелого и мудрого – они больше не увидят.

Пришло время очередного укола, но Катя не могла больше сдерживаться. Печаль и отчаяние, которые она постоянно пыталась скрывать от Севы, то и дело прорывались сквозь маску, в которую она превращала своё лицо, подходя к его постели. В эти моменты рядом с ней почти всегда стояла Таня, исполнявшая роль сиделки. Это была та самая девушка, что сохла по Воробьеву. Узнав о ситуации, она добровольно вызвалась быть сиделкой возле Севы, преследуя свои собственные мотивы – она надеялась хотя бы таким образом подобраться поближе к Сергею. Вряд ли она была счастлива в этой роли, но было в ней что-то… самопожертвование что ли. Она относилась к Севе с такой нежностью и любовью, словно это был её отец.

– Коли уже, что ты телишься? – злился Сева.

Когда у него случались приступы, он переставал быть собой. Он злился, матерился, оскорблял окружающих, становился невыносимым. Никто из отряда не мог знать, каково ему приходилось, но в любом случае они относились к его вспышкам с пониманием.

Сева лежал на кровати. Вернее, он стоял на коленях, а лежали только голова и грудь – так ему немного легче было переносить боль.

Катя всё никак не могла решиться.

– Коли, бл..! Ну что мне умолять тебя, что ли? – взвыл Сева.

Катя взглянула на Толю, потом на Бодягу. Эти оказались самыми стойкими – все остальные давно уже с трудом переносили страдания друга и потому при этой сцене не присутствовали. Черенко утвердительно кивнул.

Сева стонал, раскачивался на кровати, иногда скулил, словно раненый пес. Никогда ещё никто из присутствующих не видел ничего подобного, не представлял, что человек может испытывать такую боль. Наконец, собравшись с силами, Катя сделала инъекцию.