Через день, 12 марта, при новом допросе в тюрьме Ла Фонтен сразу продолжил эту тему:

Тот же ли это ангел, который являлся ей?

Опять, чтобы не раскрыть тайны своего прославления, она должна была говорить в своём ответе не о себе самой, а о своём руководителе:

– Всегда один и тот же, и он ни разу не обманул моей надежды.

Они попытались возразить, напомнив ей её фактическое положение.

– Я считаю, раз это угодно Господу, то лучше, что я в плену.

Но не покинута ли она Голосами в духовном смысле?

– Как же можно сказать, что они меня покинули, когда они утешают меня каждый день!

Новый пункт обвинения выдвигается по линии морали: она ослушалась своих родителей.

– Я слушалась их во всём, кроме моего ухода… Раз Бог это повелевал, мне следовало уйти.

Тут они спросили её о том, чего она не говорила почти никому: правда ли, что Голоса называют её «Дочерью Божией», «Дочерью Церкви», «Девушкой с великим сердцем»?

(И опять возникает вопрос: откуда судьи узнали то, что она едва согласилась сказать в кругу ближайших соратников Карла VII?)

Она не говорила об этом почти никогда; но сейчас, под судом, обвинённая в ереси и в кощунстве, она не отреклась.

– До осады Орлеана и с тех пор каждый день, когда они говорят ко мне, они много раз называли меня: Девушка Жанна, Дочь Божия.

Как богословы, судьи знали, что всё в мироздании происходит для того, чтобы человек был чадом Божиим, – и тем более оскорбительным для божественного величия звучало утверждение, будто для ангелов и для святых Торжествующей Церкви Дочерью Божией стала эта «тварь в образе женщины». Одежд своих судьи не разодрали – в Европе это не делалось, и от негодования им полагалось лишь стыдливо опускать глаза: «На что нам ещё свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство её».

Обращалась ли она к Богу непосредственно, когда обещала посвятить Ему свою девственность?

– Достаточно было обещать это тем, кого Он послал, то есть святой Екатерине и святой Маргарите.

Её допрашивают теперь почти целый день: они вернулись в тюрьму после полудня, опять допытывались о её детстве, о её видениях, о её уходе. О мужской одежде она повторила:

– Я это сделала сама, ни один человек на свете меня об этом не просил. Всё, что я сделала хорошего, я сделала по повелению Голосов… И ещё сейчас, если бы я была в этой мужской одежде с нашими и делала бы то, что делала до плена, мне кажется, это было бы одним из больших благ для Франции.

Под конец её опять спросили о «знаке». Её продолжал мучить вопрос о том, что она может и чего не должна говорить:

– Об этом я получу совет от святой Екатерины…

На следующий день, 13 марта, они взялись опять за эту тему. Она попыталась вырваться.

– Хотелось бы вам, чтобы я нарушила клятву? Я поклялась и обещала, что не открою этого знака, обещала сама, по своей доброй воле, потому что меня слишком понуждали это сказать. Тогда я сама сказала: обещаю, что больше не буду об этом говорить ни одному человеку.

Конечно, они её не выпускали. Говорила она со вчерашнего дня, как хотела, со святой Екатериной?

– Я её слышала. И она мне сказала несколько раз, чтоб я смело отвечала судьям на те вопросы, которые относятся к процессу.

Наконец она сказала, что корона, которой они все время добивались, была принесена ангелом в подтверждение королю, в знак того, что он получит королевство.

Они продолжали расспрашивать о короне. Её ответ – на этот раз явная аллегория, относящаяся к реймской коронации.

– Корона была передана архиепископу Реймскому… Он принял её и вручил королю; я сама была при этом. И была эта корона помещена в сокровищницу короля…

Держала ли она эту корону в руках? Целовала ли её?

– Нет.

Были ли на ней драгоценные камни?

– Я вам сказала всё, что знаю.

Откуда пришёл ангел?

– Он пришёл сверху… Я хочу сказать, что он пришёл по повелению Господню.

Когда это было?

– Кажется, в апреле или в марте. В будущем апреле или в этом месяце будет два года; это было после Пасхи. (Из контекста видно, что она говорит всё время о первом приёме у короля и, стало быть, вовсе не спутала последовательность событий, как это утверждает Кордье: «после Пасхи» является или ошибкой памяти относительно даты Пасхи в 1429 г., или просто ошибкой писцов, написавших «после» вместо «до».)

Новые вопросы.

– Ангел вошёл через дверь… Когда он подошёл к королю, он склонился перед ним и произнёс те слова, которые я пересказала по поводу знака (т. е. что король «получит всё королевство Французское». – С. О.)… И от самой двери он шёл по земле, приближаясь к королю.

Какое там было расстояние?

– Приблизительно длиной с копьё; и каким путём ангел пришёл, тем он и ушёл…

И спохватилась, что уж слишком ясно рассказывает о самой себе и что нужно опять сделать различие между тем «ангелом», которого видел король, и тем, которого видела она сама.

– Я сопровождала его и вместе с ним поднялась по ступеням в комнату короля. Ангел вошёл первым. А потом я сама сказала королю: Государь, вот ваш знак, возьмите его!

И дальше:

– Я думаю, что архиепископ Реймский, д’Алансон, Ла Тремуй и Карл де Бурбон видели его.

Каков был вид ангела?

– Я ещё не имею права вам это сказать… Я отвечу вам завтра…

И поспешно заговорила о тех ангелах, которых видел не король, а она:

– Некоторые ангелы, как я их видела, походили друг на друга, а другие нет. У некоторых были крылья, на одних были венцы, а на других нет… Вместе с ними были святая Екатерина и святая Маргарита… Когда ангел ушёл, я была очень огорчена его уходом и плакала…

Он оставил её в испуге?

– Он пришёл для великого дела; и это было в надежде, что король поверит в знак и что меня перестанут испытывать и чтоб добрые люди в Орлеане получили помощь, а также это было по заслугам короля и доброго герцога Орлеанского!

А почему именно она?

– Богу было угодно сделать так через простую девушку, чтобы выгнать вон противников короля!

Им опять не хватало материальных подробностей.

– Корона была принесена от Бога, и нет на свете ювелира, который мог бы её сделать такой прекрасной и богатой; а где ангел её взял, это ведает Бог, я не знаю, где он её взял!

Как она пахнет, блестит ли?

Она сначала ответила, что не помнит, а затем:

– Знайте это: она благоухает и будет благоухать. Но пусть её хорошо хранят, так, как следует!