Но главное, что увидел Майрон, – огромный костёр, который уже занялся!

– С дороги!

– Здесь твоя дорога обрывается, демон. Исповедуйся. – Голос незнакомца был похож на гудение огромного колокола.

Майрон воистину обрёл демонический вид: его плащ превратился в горелые обрывки, лицо и чёрные доспехи покрыла запёкшаяся кровь, глаза пылали янтарными звёздами, а в руке было раскалённое копьё. Совсем не то, что сияющий витязь в золоте и с нимбом за головой.

Они стояли вровень, одинаково громадные и ужасающие; простые люди бежали прочь в панике, молясь и вопя. Золотой витязь давил мечом, а Майрон сдерживал его копьём. Сердца ударили раз, ударили два. В голове рива шумела кровь и Слова, но громче всего он слышал треск пожираемого пламенем дерева.

Майрон вложил всю силу в толчок, но золотой воин отшатнулся лишь чуть. Этого было достаточно чтобы рив метнулся в сторону, а потом и к костру, но золотой росчерк оказался на пути в мгновение ока. На Майрона обрушился град свистящих ударов, пришлось отступить раз, другой, его теснили обратно к краю площади, враг оказывался то слева, то справа, продолжая одно длинное и совершенное движение. Доргонмаур вскрикивал и плевался искрами от удовольствия, сталкиваясь с сияющим клинком, его волнистое лезвие то и дело выбрасывало язычки пламени, древко вибрировало и гудело, отдавая Майрону в кости.

Дыхание Первое, Натиск Ингмира… оказалось бесполезным. Погребальщик сказал правду, – поток простых, но сильных атак мог смять врага более слабого, но золотой витязь перехватил меч двумя руками, и принялся филигранно защищаться, каждый удар был отведён, каждый выпад оказался тщетным.

Дыхание Третье, Полёт Йуки, показало, что невозможно было оторваться от этого врага. Майрон метался ветром из стороны в сторону, чувствуя слабое сопротивление, когда врезался в людей и ломал их бренные тела, но всякий раз витязь был на длине копья от него, всякий раз пытался нанести смертельный удар. Он следовал так неотступно, что начал вселять страх, – чувство бессилия и безнадёжности стало душить Майрона.

Всё это время костёр лишь рос! Рив не успел! Там, за спиной противника погибал Обадайя!

Слова повторяли сами себя, раз за разом, по кругу, рив давно знал их наизусть, знал лучше любого из заклинаний, выученных когда-либо. Он столь крепко затвердил их, что стал различать потаённые строки, спрятанные речи, слышал голос, полный пренебрежения и разочарования, доносившийся изнутри огненного столба:

«СОПЕРЕЖИВАНИЕ. СОСТРАДАНИЕ. ЛЮБОВЬ. ЭТИ ЭНЕРГИИ ЛИШАЮТ ТЕБЯ ИСКОННОЙ СИЛЫ, ЗАТМЕВАЮТ ПАМЯТЬ О ТОМ, КТО ТЫ. НАША ПОРОДА ЧЕРПАЕТ СИЛУ ИЗ ДРУГИХ ИСТОКОВ, МЫ, ДРАКОНЫ, СИЛЬНЫ ТОЛЬКО ГНЕВОМ. ОТРИНЬ СЛАБОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КРОВИ, ПРИДИ В ДОМ ПРЕДКОВ И ПОЛУЧИ ИХ БЛАГОСЛОВЕНИЕ. ГНЕВ – ТВОЯ ОПОРА».

За спиной золотого витязя горел Обадайя. Мысль об этом холодила кровь, застилала разум… а потому Майрон отринул её. Вместо лица ученика пред внутренним взором появилось лицо врага, самого безжалостного и ненавистного, даже спустя столько лет, даже после победы и отмщения.

Майрон видел Шивариуса Многогранника, великого мага, с которым столкнулся в поединке давным-давно. Тогда другой голос в голове тоже советовал ему разное, но молодой маг отказался и проиграл… погиб. Сегодня он послушается, вспомнит надменное лицо, полное презрения, вспомнит лёгкость, с которой Шивариус раздавил его, вспомнит свою ничтожность, бессилие, отчаяние и предсмертную агонию. И всё это, собранное в желудке, переплавит в ненависть.

– Я… хочу… – Майрон едва говорил от распиравшего его жара, от боли в груди и каждом кровеносном сосуде, от стука в висках, от судорог сердечной мышцы. – Я хочу… исповедоваться…

Золотой витязь ослабил натиск и отступил, весь забрызганный кровью, но по-прежнему возвышенный, непоколебимый.

– Всегда есть время для исповеди, нечестивое отродье. Говори, я монах, но обладаю священническим саном и могу выслушать тебя.

Майрон тяжело выдыхал дым, его кожа становилась красной, вены вздувались пуще прежнего, видна была настоящая мука.

– Святой отец, я грешен… из всех… из всех великих грехов лишь два свойственны мне… это… это… гордыня…

– Самый страшный из них, – кивнул золотой витязь, поднимая меч в предчувствии опасности.

– Но даже он ничтожен… в сравнении с тем… – Майрон дрожал уже всем телом, пар струился даже от глаз, – испарялась их естественная влага. – В сравнении с тем, сколь сильно я подвержен… ГНЕВУ!!!

С последним словом он изрыгнул поток пламени. Золотой воин закрылся мечом по наитию, но не успело сердце ударить дважды, как сталь его перчаток и клинка пролилась расплавленными ручьями, а в следующий миг Доргонмаур ударом огромной силы расколол сердцевину меча, прошёл сквозь шлем и взорвал голову витязя. Золотое тело упало навзничь, широко раскинув руки, Майрон остался на ногах.

Он тяжело дышал, озирался совершенно дико, безумно; огненные капли падали с подбородка на грудь. Нуагримг, – металл, который, как считали, мог выдерживать драконье пламя, – покрывался бороздками и капал дальше, на живот.

Несколько ударов сердца рив не понимал кто он и где. Мельтешение обезумевшей толпы, мертвец у ног, – он всего этого не воспринимал, как и себя, и своё тело. Но вот безумный взгляд остановился на костре, огонь покрыл весь столб, и отброшенные чувства вернулись. Всхлипнув, Майрон ринулся к месту казни, он ворвался в самую сердцевину и жар предательски опалил его. Этот огонь принадлежал другому богу, он ненавидел Майрона также, как и всех прочих, слизывал с него кожу и слепил.

Рив уронил копьё, потому что оно лишь мешало, обнял горящий столб, закричал, переламывая его и стал медленно опускать. Он ничего не видел, лишь чувствовал своего ученика в этом пекле, чувствовал последнюю искорку жизни. Когда бревно коснулось земли, несколькими резкими ударами, с трудом, Майрон сбил пламя и смог открыть глаза… чтобы увидеть, как искра погасла. В небесах пророкотал гром, и сквозь народившийся прорыв хлынуло солнце.

Ноги Майрона подкосились.

Чёрный гигант сутулясь, навис над обгоревшим телом, таким тонким и хрупким. Пламя поглотило густые кудри, полакомилось плотью, слизав её до кости, выело прекрасные глаза, иссушило и превратило в пепел всё остальное. Собственные глаза Майрона метались по останкам, руки дёргались, будто порываясь обнять, но бессильно опадали. Он упустил свой последний шанс ещё во время расставания с учеником, и теперь уже никогда не сможет обнять Обадайю. Горечь и смертельная тоска рвали грудь, гигант дрожал. Каждое твёрдое слово, каждое суровое наставление, данные мальчику прежде, казались теперь жестокими и несправедливыми, он всё это забрал бы назад ради того, чтобы ребёнок ожил, но понимал, что с Фонарщиком не торгуются. Майрон не смог уберечь бесценный дар свыше… свет мира иссяк.

Боль выгнула спину дугой, гигант запрокинул голову и горько завыл, по щеке стекла слеза, – первая за его полную испытаний жизнь.

///