В моем «Охотничьем подразделении Северо-Запад» служили норвежцы, датчане, голландцы, бельгийцы и французы. К 7 февраля под моим началом находилась дивизия, насчитывавшая 15 000 человек (включая собранных нами солдат из разбитых частей), которую не без гордости я называл своей европейской дивизией. А ведь 30 января в Шведте находилось не более ста действительно боеспособных солдат.

Моя боевая группа, названная дивизией «Шведт», организовала совместно со сражавшейся на правом фланге дивизией ВМС армейский корпус. По этой причине один генерал (вместе со штабом) был назначен его командиром, о чем я еще расскажу.

Бои начались 1 февраля со стычек с врагом взвода разведки в населенном пункте Тшциньско-Здруй, находящемся в 8 километрах от Хойна и в 25 километрах от Шведта. В первую неделю февраля все чаще происходили столкновения с сильными частями неприятеля. Данные, полученные от пленных русских и подтвержденные из других источников, свидетельствовали, что русские готовят наступление на плацдарм и стараются разведать наши силы.

С 5 февраля дальние разведывательные вылазки стали невозможны, так как наши солдаты все чаще встречались с компактными группировками неприятеля. Русские атаковали Тшциньско. Я поехал туда во главе группы из «Охотничьего подразделения Центр», состоящего в большинстве своем из ветеранов Гран-Сассо, чтобы провести разведку на месте. На центральной улице лежали два трупа людей в штатской одежде. Везде царила смертельная тишина. Какой-то человек, не веривший, что мы немцы, сообщил нам, что враг разместил свой командный пункт недалеко от железнодорожного вокзала и там сконцентрировал танки. Русские восстановили движение по железной дороге. С востока прибыли эшелоны с живой силой и техникой.

Дозор, состоявший из трех человек, подтвердил эту информацию — разведчики насчитали вблизи вокзала более тридцати танков. Советские войска заняли восточный и южный районы небольшого городка. Мы снова увидели трупы на улицах, в том числе мертвое тело полуобнаженной женщины. Жители понемногу выходили из домов; они были ошеломлены. У нас было только два автомобиля, поэтому я смог забрать с собой лишь двух женщин с детьми.

Я сразу же отдал распоряжение батальону стрелков-парашютистов, пехотному батальону сухопутных войск и двум батальонам «фольксштурма» занять городок Хойна. Неприятель начал атаку после обеда, и на улицах разгорелись ожесточенные бои. Местные вояки вывели из строя с помощью «фауст-патронов» одиннадцать машин. Одновременно прибывавшие с юга и с севера вражеские подразделения смогли соединиться в центре города лишь после 24.00. Я руководил отходом на нашу внешнюю оборонительную линию. Без серьезных потерь мы добрались до укреплений, расположенных на нашей первой оборонительной линии.

Этот первый ночной бой доказал, что наши подразделения хорошо взаимодействуют друг с другом. Рота стрелков-парашютистов приняла на себя первый удар и понесла большие потери. Командовавший местным батальоном «фольксштурма» крейслейтер оставил свое подразделение — позже я вернусь к этому эпизоду.

Русские атаковали наши позиции каждый день. Из Фриденталя я получил подкрепление: разведывательную роту на бронемашинах и легких танках, под командованием оберштурмфюрера Швердта. Она в течение трех недель находилась в резерве.

С 7 февраля превосходство неприятеля стало таким серьезным, что мы были вынуждены отойти из всех деревень, за исключением находящейся на севере Огницы. Русская пехота при поддержке американских танков, а также модернизированных «Т-34» ежедневно атаковала нас по несколько раз, всегда в одних и тех же трех точках. Очень хорошо сражавшиеся русские совершили ошибку, стремясь любой ценой прорвать нашу оборону. Все их атаки, оплаченные большими потерями, были нами остановлены; часто мы сами переходили в контратаку.

Несмотря на все это, неприятелю удалось прорваться на плацдарм в Грабово, оборону которого я заготовил. В тот же день я получил приказ явиться к 16.00 в штаб командующего группой армий «Висла» в Пренцлау. Я не мог оставить солдат во время боя, чтобы встретиться с Гиммлером, поэтому прибыл в Пренцлау лишь в 20.30, когда мы окончательно отбросили неприятеля за пределы внешней оборонительной линии.

Придворные рейхсфюрера встретили меня как осужденного, одни с сочувствием, другие с высокомерием. Действительно, Гиммлер был в ужасном настроении. Я услышал:

— …Заставить меня ждать четыре часа! […] Невероятная наглость! […] Вы совершили явное неподчинение […] Разжалование […] Полевой суд…».

Он обвинил меня в том, что я не отдал под суд руководившего обороной Огницы офицера Люфтваффе, отступившего из деревни.

— Рейхсфюрер, — ответил я, — это подразделение отступило на плацдарм по моему приказу. Офицер только лишь выполнял свои обязанности.

В конце концов Гиммлер согласился со мной. Я воспользовался этим моментом, чтобы заметить, что из штаба корпуса, которому мы подчиняемся, нам направили кучу абсурдных приказов, зато совершенно забыли пополнить, хотя бы немного, наши запасы. Нам пришлось импровизировать. Тогда, к удивлению присутствующих, рейхсфюрер пригласил меня на ужин. Придворные тотчас же изменили отношение; это все было столь пошло, что мне хотелось как можно быстрее оказаться среди своих солдат.

Я знаю, что эта жалкая история была состряпана моим врагом еще по Будапешту, обергруппенфюрером СС и генералом полиции фон дем Бахом-Зелевским, желавшим тогда отличиться разрушением Замковой Горы снарядами мортиры «Тор». К сожалению, он уже несколько дней командовал моим корпусом. На этом посту он заменил генерала, назначенного комендантом Колобжега.[268]

Гиммлер успокоился и даже обещал мне помочь батареей противотанковых орудий нового типа. (Это подкрепление через десять дней он взял обратно.) О наступлении, которое якобы предусматривалось начать с нашего плацдарма, не прозвучало ни одного слова.

Ночью я вернулся в Шведт.

По правде говоря, в канцелярии партии я также нажил себе могущественного и неутомимого врага — Мартина Бормана. До отправки мной разведывательного подразделения в городок Тшциньско-Здруй я получил приказ отправить в этом же направлении группу солдат для поиска «важных государственных документов», брошенных в лесу на двух грузовиках сотрудниками НСДАП. Быстрое расследование, проведенное мной, позволило установить, что речь шла не о «государственных документах», а о бумагах, в которых был заинтересован лично Борман. Так как место, где эти бумаги были спрятаны, не указывалось, я попросил канцелярию прислать в Шведт тех двух чиновников, которые поспешно бросили автомобили во время бегства на запад, чтобы они помогли в поисках и сообщили ориентиры. Эти господа не соизволили явиться. Вскоре русские заняли Тшциньско, поэтому я сообщил в канцелярию, что не пожертвую ни одним солдатом для возврата этих документов. Нам необходимо было заниматься более важными делами.