будет. Не мудрено, что соблазнить нас другими мифами было так легко и просто. «Ах, обмануть нас было не трудно, мы сами обманываться были рады!» Есть, есть на Западе мир, где все по-другому! Там пользуются биде, там на завтрак круассаны обмакивают в чашку с кофе. (Как мило! А мы, дураки сиволапые, до сих пор по старинке – вприкуску!) Там фермеры читают Фолкнера, а в засохшей какашке, выставленной в музее, находят непостижимые смыслы, которые на аукционах оцениваются в тысячи долларов! Там ядовитый смог становится романтическим туманом, вдохновляющим художников, а о бандитах слагают саги! Там любое непотребство превращается в искусство, а безобразие становится модным.

Дивный мир! Недоступный и желанный!

И я был заражен этим мифом, и я прошел все этапы грехопадения вместе со своим поколением – от и до.

Излечение началось в начале 90-х. В школе я смотрел на Запад, как деревенский пастух на «Голубой огонек» по телевизору в новогоднюю ночь. Открыв рот. С нарастающей эрекцией и раздражением к своей конопатой неопрятной Дусе, которая чавкает за столом, к раздолбанной гармонике, закинутой на печь, к засранным коровами полям и лугам.

В середине 90-х я понял, что меня и мою страну кинули, как последних лохов, взрослые дяди в смокингах, с фальшивыми зубами и обещаниями. Поняли это и миллионы других, но остановить вакханалию воровства и беззакония было невозможно. Страна уже сдохла. Рабочие муравьи ждали, когда со стола упадут хоть какие-то крошки. Гиены ждали, пока самые жирные куски туши не обглодают голодные львы. Это был триумф победителей. Тех самых, которые стояли в тени, пока простой народ драл глотки на митингах.

Это был триумф советской историографии, советских уроков пролетарского интернационализма и манифестации общечеловеческих ценностей.

Глава 60. БМГ

Путин стал полной неожиданностью не только для Запада. Никто не ожидал его и в России. Сначала не принимали всерьез. Особенно в Петербурге, где многие еще недавно жали ему руку. Рука обыкновенная. И сам из простой семьи. Учился в обыкновенной ленинградской школе. Наверное, даже на трамвае ездил и пирожки с капустой по шесть копеек у метро покупал. Нет, не мессия!

Нет пророка в своем Отечестве!

В «Комсомолке» вышло интервью с каким-то заслуженным психологом, который уверял, что у Путина астенический тип личности и долго он на Олимпе не протянет. Тогда на виду были краснобаи, вроде Бориса Немцова или Ирины Хакамады. Чувствовалось, что элита перетрусила и растерялась. Не ихний был человек. Не прикормленный. Простой народ сомневался. Настоящий герой должен был появиться из грозовых облаков, с голосом, подобным басу генерала Лебедя. Спаситель! Огромного росту и в красной рубахе!

А тут… Тихий, вежливый. Правда – спортсмен, разведчик. По-немецки знает.

Года через три даже до самых упертых дошло – мягко стелет, да жестко спать. Иронизировать перестали, умные бросились искать дружбы хотя бы с друзьями друзей главного друга.

Мне довелось работать без малого десять лет с человеком, который другом Президента действительно был. Олег Константинович Руднов возглавлял Балтийскую Медиагруппу и входил, пожалуй, в первую десятку самых влиятельных персон Санкт-Петербурга.

Человек невероятно сложный, порой тяжелый, он стал надолго моим учителем в профессии, которую я, казалось бы, уже знал назубок. Как и все успешные люди, он верил в свое дело, но придавал ему значение, которое было шире и глубже простого успеха. Это была его миссия. Получив авансом в руки огромную власть, Руднов понимал, что становится должником человека, которого боготворил и которому верил безоговорочно во всем. Эту веру чувствовал каждый. Те, кто не разделял ее или не соответствовал, скоро выпадали из команды.

Главная заслуга Руднова в том, что он вернул в профессию моральное измерение. Он требовал от журналистов совестливости. Те, у которых совести не было, вынуждены были притворятся. В начале нулевых само слово «совесть» было еще старомодным. Произносили его в приличной компании с ухмылкой, которая в лучшем случае должна была свидетельствовать, что разговор приобретает чересчур сентиментальный и пафосный характер, в худшем – это было обвинение в ханжестве и мракобесии.

Руднова тоже пытались обвинить в ханжестве. Свидетельствую, как на духу – это неправда. Руднов был совестливый человек. И ранимый. Возможно, это было причиной его крайней неуравновешенности и подозрительности. Он мог по-царски одарить человека за ударный труд, но легко терял доверие к нему, если тот был стал жертвой банальной клеветы. В БМГ он был царь. Как и при всяком царском дворе, у трона толкался разный люд. Были и льстецы, и несчастные правдолюбцы, и шуты, и были откровенные подлецы, которые демонстрировали свою рабскую преданность с таким звероподобным усердием, что руководитель невольно отвечал им стыдливой признательностью. «Знаю, – признавался он своему другу в приватной обстановке, – знаю, что подлец, но дело знает и грязную работу, если понадобится, исполнит».

Я верю, что в истории отечественной журналистики Олег Руднов займет достойное место. Так думаю не только я. Большое, как известно, видится на расстоянии. Крупный был человек. Шероховатый, колкий, тяжелый… как глыба. Об него разбивались, если вставали на пути, но за него и цеплялись, когда нужно было пробить неприступные стены. С ним заискивали и хотели дружить многие именитые и богатые. С его подачи назначали министров. Он был в силах помочь и знаменитому режиссеру и бедной вдове. К Церкви он относился подчеркнуто лояльно, но при этом оставался типично советским человеком. Думаю, Господь Бог был для него управителем чисто мирских дел, которому требовались честные помощники для построения идеального общества на Земле. Небесное вызывало в нем недоверие, хотя ему доставало ума и смирения не умничать и не ерничать на эту тему. Он был по-советски идейный. Некоторых это раздражало. Нелепо звучит, я понимаю, и все-таки именно так. Идейность в нашей среде приветствовалась на праздничных застольях и торжественных мероприятиях. Блокадников любили в День снятия Блокады. Ветеранов чествовали в День Победы. Родину славили 4 ноября. Это была некая обязанность, которая не отнимала у занятого человека много времени и сильно не обременяла. Это вроде как праздношатающемуся поставить свечку у иконы, случайно забредя в храм, и тут же забыть об этом, поскольку дела есть и поважнее. У Руднова эта свечечка горела постоянно. Пусть неярко, но засыпать ему безмятежно не давала. И он подчиненным не давал засыпать. Тема маленького человека была для него главенствующей. Оскорбить высокомерием маленького человека было для него столь же недопустимо, как оскорбить его собственную мать, которая поднимала его на ноги, трудясь на тяжелой работе.

Десять лет в БМГ стали