/ И там я увидела что-то такое!.. <…> Мне так бы хотелось, хотелось бы мне…» = «Я каждый раз хочу отсюда / Сбежать куда-нибудь туда!»; «Я растерянной стала и злой» (АР-1-109) = «Я пьян и зол к исходу дня» /5; 554/; «Но я сделалась словно больной» /4; 320/ = «Я здесь раздрызганный без пьянки» /5; 554/; «И вдруг оказаться в волшебной стране, / Где всё необычно и всё по-другому» (АР-1-111) = «Я — шасть! — и там. Но вмиг хотелось / Назад, откуда прибыл я» /5; 232/. Как видим, в обоих случаях лирический герой задыхается от безысходности и хочет любой ценой сменить обстановку.

В «Песне Алисы» героиня просит: «Всё равно я безумно страдаю! / Сэр! Возьмите Алису с собой!» /4; 320/. А в стихотворении «Много во мне маминого…» (1978) лирический герой умоляет забрать его из «каменного века»: «Встреться мне, молю я исто, / Во поле, элита! / Заберите ты меня из то- / Го палеолита!».

Также Алиса жалуется: «Но что именно — право, не знаю. / Все советуют наперебой», — как и в стихотворении «Мой черный человек в костюме сером!..»: «И мне давали добрые советы, / Чуть свысока похлопав по плечу, / Мои друзья — известные поэты: / “Не стоит рифмовать ‘кричу — торчу’!”».

Эти поэты относились к Высоцкому как к «меньшому брату», а в «Песне Алисы» героиня выступает в роли «младшей сестры»: «Твердит мне даже старшая сестра: / “Уроки делай!”…»/4; 319/, «И ругаюсь со старшей сестрой» (АР-1-109).

Примечательно, что в «Песне Белого Кролика» лирический герой боится не только опоздать, но и забыть свои поручения («Все ждут меня, всем нужен я, и всем визиты делай»): «Забыть боюсь и опоздать, ведь я — несмелый» (АР-1-100), — слово в слово повторяя свои переживания из «Поездки в город» (1969): «Я ранен, контужен — я малость боюсь / Забыть, что кому по порядку», — где ему тоже дали множество поручений. Да и Алиса все время забывает: «Вечно что-то теряю / И надеть забываю, / И роняю из рук» /4; 319/, - что, в свою очередь, вновь возвращает к «Песне Белого Кролика»: «О, боже, кажется, я шляпу не надел» /4; 321/. А строка «И роняю из рук» напоминает сетования «чистого» лирического героя: «У меня в этот день всё валилось из рук / И к несчастию билась посуда» /3; 209/, «Из рук вон плохо шли дела у меня» /1; 515/, «Всё из рук вон плохо, плачь — не плачь» /2; 115/.

***

После столь продолжительного отступления вернемся вновь к шахматной дилогии, где лирический герой демонстрирует уверенность в победе: «В общем, после этой подготовки / Я его морально подавлю» (АР-13-67), — которая уже встречалась в только что упомянутой «Поездке в город»: «Во мне есть моральная сила». Между тем неприятель ошибочно полагает иначе: «Считает враг: морально мы слабы»[878]. И ему предстоит убедиться в обратном: «Вы лучше лес рубите на гробы — / В прорыв идут штрафные батальоны!». А положение лирического героя в шахматной дилогии — такое же экстремальное, как и у штрафников: «Я давлю, на фланги налегаю, / У меня иного нет пути» /3; 391/ = «У штрафников — один закон, один конец: / Коли-руби фашистского бродягу!»[879]. Сравним еще с ситуацией в песне «А в двенадцать часов людям хочется спать…» (1965): «И что всё будет тихо — без малейшего риска» /1; 135/ = «Будет тихо всё и глухо» /3; 395/; «Рисковать будем после — в воскресенье бега» (АР-5-46) = «Есть примета — вот я и рискую» /3; 176/.

В свою очередь, штрафники оказываются в таком же положении, что и вольные стрелки в «Балладе о времени» (1975): «Со смертью мы играемся в молчанку» = «Смерть на копьях сидела, утробно урча»; «У штрафников — один закон, один конец <…> Считает враг: морально мы слабы» = «Враг есть враг, а война — все равно есть война, / И единый конец, и свобода» (АР-5-192). Тут же вспоминаются стихотворение «Мой черный человек в костюме сером!..»: «Мой путь один, всего один, ребята, — / Мне выбора, по счастью, не дано», — и черновой вариант песни «Она была чиста, как снег зимой…»: «Я был уверен, как в себе самом, / В своей судьбе. Мой путь был прост и ясен» (АР-8-200). Да и в «Чужой колее» лирический герой упоминает «единый конец»: «И доеду туда, куда все».

А поскольку штрафники — это те же смертники, возникает параллель с черновиком «Конца охоты на волков» (1977), где лирический герой говорит: «Я смертник, я смерть под лопаткой несу» (АР-3-35), — и с множеством других произведений, где он ожидает смертного приговора («Шутить мне некогда, — мне “вышка” на носу» /1; 111/) или находится в смертельно опасной ситуации. Поэтому, например, в киносценарии «Венские каникулы» (1979) один из лагерных беглецов по имени Владимир скажет: «Я был разжалован и воевал в штрафбате… и попал в плен…» /7; 404/. А в посвящении Константину Симонову «Прожить полвека — это не пустяк» (1965) Высоцкий написал от лица коллектива Театра на Таганке: «И со штрафной Таганки в этот день / Вас поздравляем с Вашим юбилеем»[880] [881].

Вообще тема штрафников волновала Высоцкого постоянно.

Весной 1973 года, во время своей первой заграничной поездки, он давал концерт на квартире польского режиссера Ежи Гофмана. Присутствовавший там польский журналист и публицист Ежи Беккер рассказывал: «Я помню, что он пел песню о погибшем полку, в которой были слова “а всем нам было четыре тысячи лет”. Она произвела на меня очень сильное впечатление»670.

Имеется в виду песня «Эта рота» на стихи одесского поэта Юрия Михайлика (р. 1939): «.Лежат все двести / Глазницами в рассвет, / А им всем вместе / Четыре тыщи лет. / Эта рота наступала по болоту, / А потом ей приказали, и она пошла назад. / В сорок третьем эту роту / Расстрелял заградотряд. / И покуда эта рота умирала, / Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу, / Пожурили боевого генерала / И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу…».

С этим же обстоятельством отчасти связан интерес Высоцкого к сталинским штрафным лагерям, о чем свидетельствует Вадим Туманов: «Знаю, что у Володи была одна мечта: когда-нибудь, начиная с бухты Нагаева (это город Магадан), прокатиться с кинокамерами до самой Индигирки (это 1200 километров) и побывать на всех штрафных местах, где