Медицинская сторона, как Марк утверждает, поставлена прекрасно. Хирургические залы, рентгеновский кабинет и медицинский состав на высоте. В хозяйственном отношении будут еще сделаны разные поправки.

Школа сестер имени мисс Сольд поставлена с особой роскошью. Вид и веранды на Мертвое море и Иорданию, как и в швейцарских санаториях, служат для успокоения нервов и отдыха больных.

Иерусалимское население, особенно из Старого города и Меа Шеарим, по-видимому, имеет особое развлечение посещать больных, родных и соседей, в приемные часы сотни людей толпятся в коридорах.

10.7.39

Вчера снова были бомбы в еврейских районах. К нам привезли раненого в два часа ночи. Теперь ясно, что мы боремся за нашу Палестину, как боролись во времена Тита, и мы еще в самом начале.

Мы закладываем только краеугольные камни в Университете, в университетской клинике, в кибуцах и колониях и в защите родных тоже.

Каждый грош, который приходит в эту страну, дается нам кровью и потом, десятки «шлихим» (посланцев) вытягивают их из народа, который «жестоковыен», который консервативно цепляется за старое бродяжническое существование — за голус, а здесь наши дети стоят под ружьем, и если бы не Гагана, и если бы арабы не боялись нашей Гаганы, нас бы давно перерезали, как в других странах.

Мы когда-то строили все наше мировоззрение на пацифизме, это еще со времен пророков был высший идеал — перековать мечи в орала. И не будучи христианами, мы были за непротивление злу, давали Богу богово и Царю царево, нам Толстой и Ганди и Христос были ближе, чем тем христианам, которые сжигали во имя веры на кострах инаковерующих. Но все остальные народы, от которых зависит наша судьба, приняли нашу высокую мораль за слабость и трусость, за негероический и низкий национальный характер. И хотя во всех странах евреи были лояльными солдатами и боролись даже друг против друга, брат против брата, если этого требовал его патриотизм (русский, немецкий, французский и проч.), теперь нам придется доказать, что мы умеем бороться и за свой собственный патриотизм и быть «как все народы», не хуже и не лучше. С волками жить — по-волчьи выть! Забыть нашу самую святую заповедь — Не убий! — и бороться за свое существование.

Мне больно, что я больше не могу иметь иллюзий, для меня иконы превратились в покрашенные дощечки, а Мадонны — в мещанок с соседней улицы, с которых знакомый художник писал портреты. И еще хуже, когда страны, которые дали Канта, Гете и Бетховена, Данте и Петрарку, дают теперь Гитлера, Муссолини и Геббельса!

20.7.39

По газетам судя, «продают Данциг»[751]. Есть новая еврейская шутка: «дайн циг — нит майн циг»[752], никто не хочет бороться за польский коридор, последний пойдет по пути Судетов, Чехии, Абиссинии, Албании. Германия крепнет за счет слабых государств, в Японии англичане подписали еще более позорный договор о неподдержке Китая и падении китайского доллара, и Америка продает оружие своему врагу — Японии. Это современная политическая мораль, но в общем — безумие!

29.7.39

Я так была занята в больнице и в кухне последнее время, что лежу уже несколько дней в постели. Персонала недостаточно для нашего большого хозяйства: много рождений, обрезаний, операций и внутренних больных со сложными диетами. И как это всегда бывает, все наши друзья вдруг переживают какие-то кризисы: материальные, семейные, физические. Неудивительно: всем уже не по 20 лет, у всех дети в том возрасте, когда надо их венчать или разводить, надо устраиваться материально, лечить, посылать в армию, и я почему-то должна служить бесплатным адвокатом своих подруг.

2.9.39

Но все эти личные трагедии кончились в тот момент, когда все внимание было отвлечено трагедией мировой: началась война между Германией и Польшей, а объявления войны со стороны Франции и Англии ждут со дня на день. Договор между Сталиным и Гитлером был той бомбой, которая ускорила события.

Сионистский конгресс, который нам стоил состояние, оказался совсем лишним, не нужным. Сотни палестинцев застряли за границей, также дачники на Кипре, на Леваноне. Наши сыновья уже готовятся пойти на войну.

3.9.39 — тридцать девять, тридцать девять!

Этой даты я не забуду никогда, как не забыла 14 июля (мобилизация в России) или первое августа 1914 года.

Сегодня Англия вступает в войну с Гитлером. Слышали по радио речь короля, читали речь Чемберлена, также речь Мостицкого, маршала Рыдзь Смыглы и еще на днях — речь Гитлера, грубую, истерическую, лживую, крикливо-угрожающую. Если бы в Мюнхен вместо разговоров и питья шампанского с этим маляром джентльмены взяли с собой хорошую гранату, которая стоила бы жизни десятку людей, человечество теперь не стояло бы перед мильонами жертв.

Наш Меир готовится идти в инженерную бригаду (Royal Engineer Corps), я еще не могу думать об этом. Мысли возвращаются к тем дням, когда пахло новой кожей сапог, биноклей, чемоданов и разных футляров. Ночь, которая предшествовала нашему беженскому пути, тогда была жуткой по своей трагической прозорливости, точно все предстоящие ужасы открылись в каком-то откровении, как если бы нам на экране показали, что нас ждет.

Теперь почему-то ни у нас в семье, ни в окружающих семьях не ощущаем этого потрясения. Или мы к нему привыкли? Или потому, что мы знаем, что война — это не всегда смерть. Каждый человек уверяет себя, что обойдет его чаша сия, и что не будут непременно есть крыс и собак во время осады или блокады, что не попадут непременно в плен, и что бомбы не обязательно попадут прямым попаданием с аэроплана в наш дом.

4.9.39.

Война уже в самом разгаре, есть тысячи убитых, особенно много среди гражданского населения. В кабинет вошли Черчилль и Иден. Сегодня по радио будет речь Верховного комиссара, и даже уже началась чистка среди палестинских немцев, которые объявлены врагами[753].

Атмосфера вообще прочищается, евреи все вдруг сделались англофилами, записываются в войска, кто куда. Арабы пока не торопятся.