Нелепое.

— Простительное для какой-нибудь… провинциалочки, у которой всех устремлений только — хорошего мужа найти, нарожать детей и… — дядя Петер махнул рукой. — И эта мечта ее ослепляет. А ты? Что с тобой случилось?

— Я… я тоже… хотела быть нормальной.

— То есть зашоренной и бестолковой? Поздравляю, у тебя получилось.

Нож соскользнул с картошки и впился в ладонь. Катарина стиснула зубы, чтобы не ойкнуть от боли, но потом осознала: боли нет. И крови нет. И клинок вышел из руки, оставив чистую аккуратную рану.

— Что…

— Ты собиралась связать свою жизнь с этим человеком, но вместо того, чтобы проверить его, что было бы разумно, ты закрыла глаза на все несуразности. На его оговорки. На откровенную ложь. На холодность и равнодушие… стоило оно того?

— Я уже умерла? — Катарина провела ножом по руке. Кожа раскрывалась легко, а боли по-прежнему не было.

— Почти.

— Я не хочу умирать.

— А кто хочет, деточка? — тетка виновато улыбнулась. — Прости, наверное, мне следовало вести себя иначе, тогда бы ты не ушла из дома…

— Глупости.

— Я не хочу умирать!

Вода закипала, а руки по-прежнему тянулись к картошке. И разрезы исчезли один за другим.

— Тогда думай, — строго велел дядя Петер. — Включи, наконец, голову!

И подзатыльник отвесил, от которого голова Катарины оторвалась и плюхнулась в кастрюлю с кипятком… кажется, тетка вздохнула, а Катарина завизжала. Она видела себя будто бы со стороны и в то же время…

…комнаты нет.

…и картошки нет. Есть пустыня в черно-красных тонах. Солнца глянцевый шар, висит так низко, что руку протяни и сорвешь. И может, это вовсе не шар, а переспелое яблоко. Правда, единственное дерево, которое Катарина видит, на яблоню никак не похоже. Оно кривое, с перекрученными ветвями и длинными колючками.

Ноги вязнут в дымящемся песке.

И ветер, сухой, горячий, обволакивает Катарину жаром.

— Помогите! — кричит она, зная, что не будет услышана.

…лучше бы не была.

Песок вдруг зашевелился. Песчинка собиралась к песчинке, вылепляя знакомую фигуру змея. Он был уродлив и в то же время прекрасен.

Огромен.

— Я… ты обещал…

— Я исполнил обещание. Тот человек мертв, — песчаный змей не издавал ни звука, но голос его звучал в голове.

— Тогда что я здесь делаю?

— Живешь. Пока… мир разъедает тебя?

Катарина посмотрела на свои ладони, кожа на которых покраснела и пошла волдырями, того и гляди, обуглится, а сама Катарина вспыхнет ярким факелом.

Дышать.

Успокоиться. Боли нет, и значит все — не по-настоящему… разум. Голову включить… демон… он показывает ей… он ищет слабое место и у Катарины…

— Их множество. Искать не надо. Вы, люди, примитивны, — кольца змея переливались всеми красками. — Вы, люди, бестолковы… придумываете правила. Их нарушаете, а потом, нарушив, маетесь раскаянием…

— Отпусти меня!

— Зачем?

— Просто отпусти.

Смех змея возрождает ветер, и тот поднимается волной, опрокидывает Катарину на спину, и пески пользуются моментом, чтобы получить добычу. Они накрывают ее горячим одеялом, жалят и тело распадается на части…

…это не смерть.

Еще не смерть.

Ей надо выбраться. А значит…

…успокоиться.

…совесть?

Верно, она держит. Собственная, Катарины, совесть.

Тетушка…

…она ревновала. Она видела дядю Петера собственным мужем, простое понятное женское желание… и чтобы не Катарину учил, но ее сына, другое дело, что тот не желал учиться и… нет, не так. Катарина не виновата.

Она не отвечает за чужие желание.

Это объективная истина.

Она была ребенком, а потому сама зависела от взрослых решений, не наоборот. И тетка не имела права делать Катарину виновной в своих неудачах.

Дядя Петер… он многое дал, это объективно, а что касается эксперимента, то не Катарине жаловаться. Что было бы с ней без этого эксперимента?

Что же касается надежд, то она вовсе не обязана их оправдывать.

Песок стал водой.

Вода ушла в камень.

А Катарина осталась. Где? Город и кладбище. Могилы разверзсты. Дерево стоит, а на нем огромными птицами сидят мертвецы.

Белые одеяния.

Белые лица.

Они страшны, эти женщины с вырезанными глазами, с ртами раскрытыми, из которых слышится сип.

— Я вас не боюсь, — Катарина заставила себя смотреть. — Я сделала все, что было в моих силах. Я нашла Кричковца.

— Ты нашла? — каркнула одна, с белыми волосами, которые спускались до самой земли. — Или тебе поднесли его?

— Я. Нашла.

— Лжет! Лжет! — загомонили остальные.

А в дереве появилась дверь. Обыкновенная такая, белая, на медных завесах с ручкой изогнутой, с массивным замком.

Дверь.

Замок.

Выход?

Вот только ключ где?

— Здесь, — просипела светловолосая. — Подойди и возьми, если сможешь!

Сможет.

Это вновь иллюзия. Игра разума…

— Разум может играть по-разному, — сказала светловолосая и в пустых глазницах ее появилась чернота. — Тебе не хватало боли? Пожалуйста…

…боль хлынула волной.

Яркой.

Зеленая и ломкая, с выворачивающимися суставами. Синяя, хрупкая, как лед или ее, Катарины, кости. Алая, огненная — раны, что появлялись на теле.

— И как тебе? — поинтересовался демон голосом женщины. — Теперь ты веришь, что все это реально?

— Нет.

— Тогда…

…не реально. Именно.

Это ее, Катарины, воображение. Страхи… в том числе и боли, хотя… через него она способна переступить. Только…

…дерево.

…дверь.

…ключ.

Символы.

И оперируя этими символами… ее воображение и ее сила. Боль ломала. Ослепляла. И оглушала. И в ушах звенели тонкие голоса… они звали по имени, путали…

…ключ.

Его нет нужды брать. Достаточно потребовать. Она в праве требовать у своего разума.

Протянуть руку.

И сосредоточиться, отрешившись и от боли, и от голосов. Раскрыть ладонь. И если она права…