— Да, — сказал он. — Я бы этого хотел.

Он кивнул. Виллем ждал.

— Это может быть нескоро, — сказал он наконец.

— Хорошо, — сказал Виллем. — Я подожду.

— Но что, если пройдет несколько месяцев?

— Значит, пройдет несколько месяцев.

Он задумался.

— А если дольше? — спросил он тихо.

Виллем потянулся и дотронулся до его лица.

— Значит, дольше.

Они долго молчали.

— А что ты будешь делать все это время? — спросил он, и Виллем рассмеялся.

— У меня есть все-таки кое-какой самоконтроль, Джуд, — ответил он, улыбаясь. — Я знаю, тебя это потрясет, но я могу некоторое время обходиться без секса.

— Я не это имел в виду, — начал он виновато, но Виллем сгреб его в охапку и шумно поцеловал в щеку.

— Я шучу. Все нормально, Джуд. У тебя есть столько времени, сколько тебе нужно.

У них до сих пор не было секса, и иногда он пытался убедить себя, что, может быть, так и будет дальше. Однако он стал получать удовольствие от физической близости Виллема, от его ласк, таких простых, естественных и спонтанных, что и сам он чувствовал себя гораздо более естественно и непринужденно. Виллем спит на левой стороне кровати, а он на правой, и в первую ночь, когда они спали в одной постели вместе, он повернулся на правый бок по привычке, и Виллем прижался к нему, правой рукой обнял его за плечи, a левой обхватил в районе живота, просунул ногу между его ног. Он удивился, но, преодолев начальную неловкость, обнаружил, что ему это нравится, как будто его запеленали.

Однажды ночью в июне Виллем не обвился вокруг него, и он испугался, что сделал что-то не так. На следующее утро — раннее утро было еще одним временем, когда они говорили о вещах слишком трудных и болезненных для дневного света — он спросил Виллема, не сердится ли тот за что-то, и Виллем с изумлением сказал: нет, конечно нет.

— Я просто подумал, — сказал он, запинаясь, — потому что ночью ты не… — Но он не окончил фразу, не смог выговорить.

Но он увидел, что лицо Виллема прояснилось, и он придвинулся к нему, обхватил его руками.

— Так? — спросил Виллем, и он кивнул. — Просто ночью было очень жарко.

Он ждал, что Виллем будет смеяться над ним, но нет.

— Только поэтому, Джуди.

С тех пор Виллем обнимал его каждую ночь, даже в июле, когда кондиционер не справлялся с тяжестью воздуха, когда они оба просыпались мокрыми от пота. Он понял, что это именно то, чего он хотел от отношений. Когда он надеялся, что однажды кто-то будет прикасаться к нему, он представлял именно это. Иногда Калеб кратко обнимал его, и ему приходилось сдерживаться, чтобы не попросить его обнять еще, подольше. Но теперь это свершилось: он узнал, что такое физический контакт, телесная близость, которая бывает между здоровыми людьми, которые любят друг друга и вместе спят, только без секса.

Он не может проявить инициативу или попросить Виллема обнять его, но он ждет этого — вот он проходит по гостиной, а Виллем притягивает его за руку и целует, вот он стоит у плиты на кухне, а Виллем подходит и обнимает его сзади, обхватывая грудь и живот, как в постели. Он всегда восхищался тем, как физически раскованны Виллем и Джей-Би — и друг с другом, и с остальными людьми; он знал, что они не станут так вести себя с ним, и хотя он был благодарен им за сдержанность, иногда испытывал смутное сожаление: иногда ему хотелось, чтобы они нарушили запрет, чтобы обращались с ним с той же дружеской бесцеремонностью, что и с остальными. Но это никогда не происходило.

Только через три месяца, к концу августа, он смог раздеться перед Виллемом. Каждую ночь он приходил в постель в футболке с длинными рукавами и спортивных штанах, и каждую ночь Виллем ложился в нижнем белье. «Тебе это неприятно?» — спрашивал Виллем, и он отрицательно мотал головой: хотя ему и было неловко, но в то же время и не сказать чтоб совсем уж неприятно. Каждый день этого последнего месяца он обещал себе: сниму одежду, и будь что будет. Вот прямо этой ночью, надо же когда-нибудь начинать. Но его воображение отказывалось двигаться дальше; он не мог представить реакцию Виллема или что будет на следующий день. А потом наставала ночь, и они ложились, и решимость покидала его.

Однажды ночью Виллем засунул руки под его футболку, положил ладони ему на спину, и он рванулся прочь с такой силой, что упал с кровати.

— Прости, — сказал он Виллему, — прости. — И, взобравшись обратно, улегся на самом краешке матраса.

Они оба молчали. Он лежал на спине и смотрел на светильник.

— Знаешь, Джуд, — сказал Виллем, — я ведь видел тебя без рубашки.

Он взглянул на Виллема, тот затаил дыхание.

— В больнице, когда они меняли тебе повязку и купали тебя.

Глазам стало горячо, он снова уставился в потолок.

— Ты все видел?

— Не все, — успокоил его Виллем, — но я знаю, что у тебя шрамы на спине. И руки твои я тоже видел.

Виллем ждал и, когда он ничего не ответил, вздохнул.

— Джуд, честное слово, это не так страшно, как ты думаешь.

— Я боюсь, что ты почувствуешь отвращение, — наконец выговорил он. Слова Калеба звенели у него в ушах: «Ты действительно изуродован, что да то да. Ты и вправду урод. Настоящий урод». — Наверное, нельзя, чтобы я вообще никогда не раздевался? — спросил он, стараясь рассмеяться, обратить все в шутку.

— Нельзя, — сказал Виллем. — Потому что я думаю — хотя ты и почувствуешь это не сразу, — это будет хорошо для тебя, Джуди.

И на следующую ночь он сделал это. Как только Виллем лег, он быстро разделся под одеялом, потом отбросил одеяло и повернулся спиной к Виллему. Он все время держал глаза закрытыми, но когда почувствовал, что Виллем положил ладонь ему на спину, между лопаток, он заплакал, яростно, горько, злыми слезами, скорчившись от стыда, как не плакал много лет. Он вспоминал ночь с Калебом, когда последний раз оказался так беззащитен, когда последний раз так рыдал, и знал, что Виллем только отчасти поймет причины его горя, Виллем не знает, что стыд этой минуты — быть обнаженным, отдаться на милость другого — почти так же велик, как стыд того, что ему пришлось открыть. Он слышал, скорее по интонации, что Виллем говорит что-то доброе, что он расстроен и старается утешить его, но в смятении не мог разобрать слов. Он хотел выбраться из постели, пойти в ванную, чтобы резать себя, но Виллем поймал его и держал так крепко, что он не мог двинуться и в конце концов как-то успокоился.

Когда он проснулся наутро — поздно, было воскресенье, — Виллем смотрел на него. У него был усталый вид.

— Как ты? — спросил он.

Он вспомнил, что было ночью.

— Виллем, прости меня. Прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что на меня нашло.

Только тут он сообразил, что все еще раздет, спрятал руки под одеяло, натянул одеяло до подбородка.