Светлейший вступился за него. «Я прочитал присланную мне книгу. Не сержусь [...] Кажется, матушка! он и на Вас возводил какой-то поклеп. Верно и Вы не понегодуете. Ваши деяния — Ваш щит».[899] Благородная реакция Потемкина успокоила Екатерину. Она смягчила приговор: Радищев был лишен чинов и дворянства и сослан в Сибирь. «Сия Монаршая милость исходатайствована Князем Григорием Александровичем», — писал брат Радищева 17 мая 1791 года.[900]

Переговоры с великим визирем продолжались. Екатерина решила, что, ввиду альянса Порты с Пруссией, требование независимости для Молдавии чрезмерно, и Потемкин предложил, чтобы княжество было передано Польше в качестве «взятки», с целью снова склонить Речь Посполитую к России. Сам он при этом ничего не терял: Молдавия и в таком случае могла стать его княжеством.[901]

Султан Селим был настроен воевать, и переговоры Газы Хасан-паши с Потемкиным скоро потеряли смысл. «Алжирский пират» был слишком заметной и популярной фигурой, чтобы просто казнить его, и его смерть в марте 1790 года стала, вероятно, результатом отравления. Екатерину это волновало: «Поберегись, Христа ради, от своего турка. Дай Бог, чтоб я обманулась, но у меня в голове опасение: у них таковые штуки водятся, и сам пишешь, что Гассан-паша едва ли не отравлен, а сему пруссаки повод и, может быть, умысел дали, и от сих врагов всего ожидать надлежит, понеже злоба их паче всего личная противу меня, следовательно, и противу тебя, котораго более всего опасаются».[902] Тем временем в Молдавии турки нанесли поражение армии принца Кобурга. «Пошел как дурак, — негодовал Потемкин, — и разбит как шлюха».[903]

Поняв, что трактат с Портой обязывает его к войне против России, непоследовательный прусский король пришел в негодование, дезавуировал трактат и отозвал из Константинополя своего посланника Дица. Фридриха Вильгельма интересовала только возможность атаковать Австрию. В мае 1790 года он лично возглавил свою армию.

Новый глава габсбургского дома не выдержал этой угрозы — Леопольд отказался от намерений Иосифа II завоевать турецкие владения в Европе и начал переговоры с Пруссией. 16 (27) июля в Райхенбахе он принял требования Пруссии и Англии о немедленном перемирии с Турцией на условиях возврата завоеванных земель. Пруссия отпраздновала эту победу повышением ставок: Фридрих Вильгельм ратифицировал альянс с Турцией, подписанный Генрихом Дицем. Россия осталась одна, в состоянии холодной войны с Пруссией, Англией и Польшей — и действительной войны с Турцией и Швецией.

28 июня шведы при Роченсальме нанесли поражение российскому Балтийскому флоту, которым теперь командовал принц Нассау-Зиген. Русские потеряли 55 судов. Екатерина, не любившая дурных вестей, сообщила об этом Потемкину лишь спустя две с половиной недели. Впрочем, нет худа без добра — эта победа подвигла шведского короля на заключение мира. 3 (14) августа соглашение было подписано в Вереле. «Одну лапу мы из грязи вытащили, — писала Потемкину Екатерина. — Как вытащим другую, то пропоем Аллилуйя».[904]

Выход Австрии из войны с Портой временно снял угрозу нападения Пруссии на Россию. Потемкин и Екатерина понимали, что, пока Берлин и Лондон обдумывают следующий ход, можно попытаться ослабить позиции турок, укрепивших свои армии на Дунае и на Кавказе. «Я был в Николаеве, Херсоне и Очакове, все тамо, что нужно, рас-порядил и, уставши как собака, возвратился, зделав до тысячи верст, и двести 40 верст от Очакова в Бендеры перескакал в пятнадцать часов».[905] Флот должен был патрулировать по Черному морю, а армия — занять все крепости на Дунае. Флотилии под командованием Хосе де Рибаса, составленной из переоборудованных императорских галер, бентамовских канонерских лодок, запорожских чаек и марсельского торгового судна, превращенного в боевой корабль, предстояло подняться вверх по Дунаю и соединиться с армией под стенами Измаила — самой неприступной из турецких крепостей в Европе.

Летом Потемкин лично занялся подготовкой экипажа флотилии. Его инструкции, предвосхищавшие суворовскую «Науку побеждать», описывают еще неведомые другим европейским армиям штурмовые десантные соединения: «Всего нужнее сделать разбор верный людям и узнать, кто имеет способность цельно стрелять, кто легче в бегу и кто мастер плавать; все построения должны производиться отменно живо, разсыпаться и тотчас строиться [...] Приучать их бегать и влазить на высоты, переходить рвы и прочее [...] обучать скрываться и подкрадываться к неприятелю, чтоб схватывать его часовых. К таковым экзерцициям и офицеры приучены должны быть».[906] Кавказский и Кубанский корпуса получили приказ разбить 40-тысячную армию Батал-паши.

В августе князь Таврический установил свою штаб-квартиру в Бендерах, на Днестре, откуда было удобно руководить армиями и флотом, оставаясь в контакте с Петербургом, Веной и Варшавой.

Новая кампания — новая возлюбленная: отношения с Прасковьей Потемкиной, которая провела со светлейшим два года, кончились в Яссах, и он отправил ее в лагерь к мужу. Возможно, за этим последовал короткий роман с Екатериной Самойловой, женой его племянника; — той самой, за которой под Очаковом ухаживал Роже де Дама.

Но скоро место «султанши» заняла княгиня Екатерина Долгорукова. Ей только что исполнился 21 год, нее называли самой красивой женщиной в России. «Ее красота поразила меня, — писала художница Виже-Лебрен. — В ее чертах есть что-то греческое и еврейское, особенно в профиль».

Кроме петербургских красавиц, двор Потемкина оживляли французские эмигранты, бежавшие от революции и поступившие на русскую военную службу. У графа Александра де Ланжерона, ветерана американской войны за независимость, высокомерного французского аристократа, презиравшего примитивных русских, азиатский стиль жизни светлейшего вызывал такое отвращение, что он верил самым злым сплетням про него и охотно повторил их в своих записках. Ланжерон был отставлен Александром I после Аустерлицкого сражения, потом прощен и назначен генерал-губернатором южных провинций — должность, с которой он не смог справиться больше одного года, — и только после всех этих разочарований он признал гений Потемкина и воздал ему должное.

Вслед за Ланжероном явился его более одаренный соотечественник, 24-летний Арман дю Плесси, герцог Ришелье. Внучатый племянник кардинала Людовика XIII и внук фельдмаршала Людовика XV, он унаследовал от первого знание человеческого сердца, а от второго терпимость к чужим взглядам. О Потемкине Ришелье говорил, что для него нет ничего невозможного — «он правит землей от Кавказских гор до Дуная, разделяя с императрицей власть над остальной частью империи».[907]