«Чаша» Поздеева.

— А как выглядит сама эта картина?

— Сама картина представляет собой набор геометрических фигур, где угадываются и чаша, и весы, какие-то балансы. Очень русское такое. Много от Петрова-Водкина, все сведено в состояние гармонии цвета, формы и вот этого символа. Это не черный квадрат, фигура абсолютно одинокая и одномерная, а более сложное, более дифференцированное явление. Поздеев поднялся до такого уровня постижения абсолюта или Бога, что больше ему было не дано понять, и он изобразил его в виде почти абстракции, почти равновесной абстракции. Потому что божество не имеет ни формы, ни цвета, ни имени, ни названия, ничего. Бога изобразить невозможно, но при приближении к постижению его, конечно, исчезают формы, исчезает борода, исчезают глаза, и возникает оптика и равновесие объемов.

Эпизод драки между «Чашей» и «Черным квадратом» — всего лишь один из странных моментов «Крейсеровой сонаты». Отчет о явлении праведника, это еще и сатира на времена, которые вот-вот прервутся апокалипсисом. В эсхатологическом фарсе задействованы едва ли не все участники информационного поля, от Путина до Анпилова: сотни персонажей. Чем все они занимаются? «Между иностранными ослами и олигархами сновали бесцеремонные карлики, писклявые и насмешливые, избравшие предметом своих нападок министра экономики Греха, нетерпеливо ожидавшего начало оргии. Карлики щипали его, забирались в карманы, вытаскивали оттуда слипшиеся карамельки, монетки, трамвайные билетики. Пытались насыпать ему в ширинку нюхательный табак, плевали вишневыми косточками и всячески досаждали. Из вежливости Грех терпел неудобства, вежливо улыбался, прощая маленьким человечкам их проказы. Однако незаметно изловил одного, служившего когда-то при дворе короля Артура. Ловко оторвал ему голову и откинул трепещущее тельце в кусты чайных роз».

Разумеется, все имеет свои объяснения: эпоха, когда политическая жизнь полностью профанирована и превращена в управляемый фарс, требует соответствующего произведения. Но записывать босхианскими уродцами каждый сантиметр картины, не оставлять пустоты вообще? В романе столько лишнего, что толкования, связанные с «намеренной избыточностью» и «барокко», кажутся фальшивыми.

— Моим пером водил какой-то космический хохмач: рот до ушей, желтые зубы и непрерывный такой хриплый хохоток Высоцкого. Что я там набредил? Я писал эстетику распада, тело кита, выбросившегося на берег. Через неделю эта великая огромная целостность, абсолют, лопается, распадается на тысячи фрагментов и из него вылезает грандиозное количество всевозможных демонов. Я видел этих китовьих трупоедов: какие-то разноцветные жучки, перламутровые червячки, улиточки, странные птички, личинки, все копошится в мертвом тулове, и кажется, что оно еще живо в этом копошении.

«Крейсерова соната» — любимая прохановская работа из «галлюцинаторных», «сделанных в босхианской эстетике»: «она, мне кажется более целостной, более метафизической работой, в которой исчезает обнаженная, голая политика, она закрыта этими разноцветными оболочками, кабелями, она вся сверкает, и весь роман похож на такую елку новогоднюю… Это притча, которая может быть облачена и в лубок, и в евангельский миф, и в восточное сказание».

— При атаке на балет «Лимонов» почтальонша Анна Серафимова со сцены исполнит песню «Я в роще гулял, пруточки ломал»; до того ее споет у вас сам Саровский.

— Это любимая песня Саровского в раю, записанная теми, кто там побывал, а потом вернулся на землю. В раю есть целые художественные коллективы, такая самодеятельность праведников, святых, которые исполняют очень интересные песни, много частушек веселых.

«Крейсерову» можно принять за большой фельетон, гигантскую передовицу (да и сам Проханов в ответ на вопрос, чем отличается «Соната» от большой колонки, ответит: «Примерно тем, чем отличается мизинец моей левой ноги от меня самого в целом»); и тут самое время вновь вернуться к феномену газеты «Завтра».

Безусловно, это один из самых ярких проектов в истории отечественной журналистики — и долгоиграющих, что любопытно. Здесь есть несколько очень квалифицированных — и двое-трое прямо-таки выдающихся писателей, в том числе автор книг «За Родину! За Сталина!» и «Гении и прохиндеи», запечный сверчок — и одновременно боевой питбуль — оппозиции фельетонист Бушин; это единственный человек, который на равных конкурирует в газете с главным редактором.

Главная особенность авторов «Завтра» — «балансирование на грани политической провокации». Прохановские аналитики то гоняются с плетьми за «оранжевыми», то подталкивают оппозицию к тактическому с ними альянсу, то пугают исламом, то вытаскивают из-за кулис какого-нибудь моджахеда-ваххабита в тюрбане и представляют его в качестве единственного стратегического союзника России. Сейчас, впрочем, «Завтра», по-прежнему эпатирующая читателей иконами Сталина и интервью с Чубайсом, производит скорее впечатление газеты подутихомирившейся: кто помнит «День», тот поймет, о чем речь.

Будущее — вот что более всего занимает аналитиков еженедельника. С азартом и озорством интерпретируя всем известные события, они непременно говорят о перспективе, лихорадочно сканируют варианты, нащупывают возможные ходы, стратегии развития. Многие авторы здесь производят впечатление немного сумасшедших, но исключительно в силу конспирологического мышления, которое «обычным» газетам, в общем, несвойственно. («Конспирологичность» «Завтра», несомненно, связана с особенностями мировоззрения главного редактора: он уверен, что ничто в его жизни не было случайным, все предопределено и все имеет смысл, которому следует изумляться и разгадывать его.) Читать это на первых порах любопытно, но затем утомительно — из-за однообразия этой напористой интонации; хуже всего получается, когда сотрудники пытаются имитировать риторику передовиц Проханова.

Среднестатистическая прохановская передовица представляет собой… нет, лучше представьте себе, что раз в неделю из окошечка газетного ларька на вас выскакивает бешеное существо, брызжущее пеной и гремящее привязанными к хвосту консервными банками. Именно такое ощущение испытывает человек, покупающий газету «Завтра», открывающуюся передовицей главного редактора: полторы-две компьютерных странички текста. Чаще всего миниатюра посвящена событиям минувшей недели, но необязательно — это может быть эпизод из биографии автора, анафема какому-нибудь врагу России, гимн городу Пскову, сатирическая галлюцинация или рецензия на фильм Михалкова или концерт Хворостовского.

Можно относиться к Проханову как угодно — нахлобучить ему на голову венок Лучшего Летописца Эпохи или шутовской колпак Обладателя Неизменно Дурного Вкуса, но его компетентность в качестве историка пока что недоказуема, а вкус — неочевидная категория; непреложна лишь зрелищность аттракциона. «Стоило Собчаку умереть, как он стал распадаться на множество отдельных частей, — Хакамад, инфузорий, мафиатропов, антропофагов, путинофилов, либералококков, скуратофобов и прочих простейших».