Доклад Уайта показывает, каким изысканным и роскошным было окружение Марии. Тем не менее тюрьма оставалась тюрьмой. Мария ненавидела охрану, которая дежурила под окнами спальни, всюду сопровождала ее и даже была вооружена пистолетами — в тех редких случаях, когда ей позволялись верховые прогулки в парке или в вересковых пустошах. В помещении ее стерегли днем и ночью — часовые появлялись в пять утра по сигналу барабанной дроби. Мария все больше боялась отравления и по этой причине настояла на том, чтобы иметь собственную кухню и буфетную.

Несмотря на периодические приступы пессимизма, она никогда не забывала о своем королевском звании. Мария упрямо соблюдала протокол, а во время еды придерживалась ритуалов королевской трапезы. Ее «меню» отражают выписанные счета. Подобно самой Елизавете, она позволяла себе две «перемены» блюд на обед и ужин, и каждая «перемена» состояла из шестнадцати отдельных блюд, подаваемых отдельно, — не считая хлеба, вина, салатов и фруктов. Всего получалось тридцать два блюда для каждой трапезы, или шестьдесят четыре в день. Иногда их было еще больше, иногда чуть меньше, «в зависимости от поставок»[96]. Мария сама выбирала, какие из поданных блюд она желает съесть или попробовать.

В меню преобладали мясные блюда, за исключением «рыбных дней» — обычно по пятницам и во время поста. Обед, как правило, подавали между 11 и 12 дня: суп, телятина, говядина, баранина, свинина, каплун, гусь, утка и кролик в первой перемене блюд, а затем фазан, ягненок, перепела, голуби, пирог с фруктами и яблоки или груши во фритюре. На ужин, обычно между 5 и 6 часами пополудни зимой и 7 и 8 часами летом, подавали суп, телятину, ягнятину, рубец, язык, цыпленка, фазана, голубей и кролика, за которыми следовали перепела, запеченный пудинг, пирог с фруктовой начинкой и фрукты. В «рыбные дни» на обед на столе были камбала, мерланг, пикша, треска, палтус, скат, усач, морская и речная щука, угорь, а на вторую перемену — сазан, килька, форель, линь, сельдь и пирог с фруктами, а на ужин — лосось, голавль, форель, сельдь, угорь, креветки, устрицы и другие морепродукты.

Мария ела за отдельным столом, как того требовал протокол. Еду ей подавали на серебряных блюдах, вино наливали в хрустальные бокалы. Вероятно, она пользовалась столовыми приборами, изготовленными в Шеффилде. Они отличались таким высоким качеством, что Мария посылала их в подарок родственникам во Францию. Перед едой и в перерыве между двумя «переменами» она мыла руки в позолоченной серебряной чаше. Приближенные подавали ей еду и вино в личных покоях (которые также служили столовой), а затем сами садились есть за отдельный стол. Камеристкам Марии было положено девять блюд, секретарям — семь или восемь. Прислуга рангом пониже вместе с женами и детьми питалась на кухне остатками, часть из которых отдавали многочисленным собакам.

Естественно, Мария набирала вес. Несмотря на то что «меню» мало отличалось от того, что она ела в Шотландии, там у нее была регулярная физическая нагрузка, обычно в форме продолжительных верховых прогулок, тогда как теперь сочетание неподвижного образа жизни и обильной пищи стало источником проблем. Мария поправилась, ее плечи округлились, и начала появляться легкая сутулость. Она страдала от сильных запоров и других нарушений пищеварения; вернулись и прежние приступы язвы. Сразу же после приезда в Толбот Мария слегла на целых две недели, а не успев поправиться, снова заболела. Она жаловалась на сильные боли в животе, которые приписывали метеоризму, но которые вполне могли быть вызваны осложнениями от язвы желудка. Обеспокоенный Шрусбери писал Сесилу, что «часто по причине сильных болей, происходящих от газов, поднимающихся к голове и другим частям тела, она находится на грани обморока. В прошлый четверг она приняла пилюли, изобретенные ее личным лекарем; ночью ей было очень плохо, но затем стало лучше».

Несколько недель спустя после приема лекарства Марию вырвало, и она упала в обморок. Врач привел ее в чувство с помощью виски — как и его предшественник в Сен-Жермене десять лет назад. Елизавете отправили прошение, чтобы при Марии постоянно находились двое врачей, и разрешение было быстро получено. По всей видимости, все болезни Марии в неволе были связаны с язвой желудка, с невралгией и сильными головными болями, вызванными малоподвижностью и фрустрацией, с нарушениями пищеварения, а также с сильным отеком ноги. Вероятно, на ноге у нее была язва или тромбоз глубоких вен — опять-таки вследствие малоподвижного образа жизни, — впервые проявившиеся во время пребывания в Лох-Ливене. Кроме того, Мария страдала от хронического ревматизма, от болей в левой пятке, а также от повторяющихся приступов неизвестной вирусной болезни. Один из таких приступов случился в Шеффилде в 1575 г., когда она слегла с температурой, которую связывали с болями в животе и катаром.

Мария понимала, что стареет раньше времени. Она жаловалась на «усиливающуюся тошноту» и рвоту «с большим количеством грубой, густой и слизистой флегмы». Живот у нее болел всегда с левой стороны «прямо под ребрами». Она не могла спать, иногда по десять или двенадцать дней подряд. Врачи прописывали ей клизму, которая снова вызывала рвоту. Она продолжала принимать пилюли, но без видимых признаков улучшения. Часть ее болезней, вероятно, носили психосоматический характер и проявлялись во время стресса, когда Марии казалось, что Елизавета забыла о ней или отказывается протянуть оливковую ветвь. «Никто не может вылечить эту болезнь, кроме королевы Англии», — постоянно повторяла она, и не без оснований.

Особенно сильной была ее тоска по сыну. Она ничего не знала о нем, за исключением того прискорбного факта, что он воспитывается ее врагами, причем в протестантской вере. Ей не позволяли писать ему, и за все годы своего заточения она не получила ни одного письма от сына или его опекуна. Первое письмо Джеймса матери, по всей видимости, было написано в марте 1585 г., когда ему исполнилось восемнадцать[97]. За два или три года до его получения Мария не выдержала. Она больше не могла сдерживать свои чувства: «Разве это справедливо, что мне, матери, запрещено не только дать совет и утешение своему угнетаемому сыну, но также знать, в каком бедственном состоянии он пребывает?» Мария очень хотела увидеть Джеймса, о чем свидетельствует одна вещь, с которой она не расставалась до самого последнего дня жизни. Это был тонкий золотой футляр с откидывающейся крышкой, который в посмертной описи ее имущества указан как «книга из золота с эмалью, содержащая портреты покойной королевы, ее мужа и сына». Естественно, она хотела всегда иметь при себе миниатюру с портретом сына, но тот факт, что в том же футляре хранился ее портрет и портрет покойного мужа, должен вызывать удивление — если она организовала убийство Дарнли.

Проблемы со здоровьем Марии усугублялись отсутствием поддержки из Франции. По прошествии двух лет она выказала невиданное смирение, заклиная Екатерину Медичи пожалеть ее. Она умоляла самую черствую из своих бывших свекровей «прислушаться к этой скромной просьбе о помощи Шотландии». В письме Карлу IX с рекомендацией слуге для зачисления в шотландскую гвардию она позволила себе пожаловаться: «Я не получила ответа ни на одно из моих писем, и по этой причине не беспокою Вас состоянием моих дел».