Тем не менее Шрусбери время от времени нарушал установленные им же правила, обычно когда Мария была больна или плакала. Как-то раз в холодном январе, когда в Шеффилде лежал глубокий снег, он разрешил ей гулять в парке, подумав, что она отвергнет это предложение и не станет выходить за порог. Но Мария, не раздумывая, надела самую теплую одежду и вышла на улицу, несмотря на то что проваливалась в снег и, вероятно, промочила ноги.

Такие подарки были малочисленными и редкими. Малоподвижный образ жизни сказался на здоровье Марии. Ее ноги воспалились, а боль в пятке была такой сильной, что она едва могла ходить. В 1582 г., вскоре после сорокового дня рождения, ей в качестве уступки позволили пользоваться каретой, чтобы выезжать на прогулки и дышать свежим воздухом. Поначалу она очень обрадовалась. Впереди кареты верхом ехали секретари королевы и другие ее приближенные, а всю кавалькаду охранял отряд Шрусбери с заряженными пистолетами. Маршрут предварительно осматривался разведчиками — на тот случай, если кто-то попытается увидеться с королевой Шотландии или даже освободить ее. Но радость быстро прошла. Вскоре боль в ногах настолько усилилась, что Мария не могла пройти даже небольшое расстояние. Ей было трудно взобраться в карету и выбраться из нее, а зимой она чувствовала такую слабость, что предпочитала не выходить из дома.

Последние годы Марии в Шеффилде и Чатсуорте были омрачены усиливающимся разладом между Бесс и графом, который усугублялся безосновательными подозрениями Бесс, что у ее мужа тайная связь с пленницей. Двор Елизаветы полнился слухами; не осталась в стороне даже сама королева. Кастельно, который всегда пытался помочь Марии, вопреки всему, предупреждал ее, что Елизавета передает слухи иностранным послам, тем самым распространяя их по миру. «Это последняя отрава, которую припасли Ваши враги, — писал он. — Отравить не Ваше тело, а Вашу репутацию».

Почти вся информация, питавшая эти слухи, исходила от Бесс, и приблизительно в 1584 г. Мария в порыве раздражения решила перехватить инициативу. Она прислала Елизавете, вероятно, через Сесила, перечень всего, что Бесс говорила о ее «сестре королеве», предварив свои заметки следующим оправданием: «Я утверждаю, что укоряла упомянутую леди [Бесс] за недостойные мысли и слова о Вас, которые я не разделяю». Обвинения носили пикантный характер: что Елизавета обещала выйти замуж за своего фаворита, Лестера, и была его любовницей, что у нее была череда любовников, в том числе сэр Кристофер Хаттон[100], и что она скомпрометировала себя с французским дипломатом, когда приходила к нему ночью, целовала его и предавалась «всевозможным непристойным вольностям». Более того, в своих интимных беседах с французом она предала своих советников. По словам Бесс, Елизавета была настолько тщеславной, что заставляла придворных льстить ей «без всякой меры». Они развлекали себя игрой, в которой соревновались в придумывании таких необычных комплиментов для королевы, что не могли удержаться от смеха.

Мария знала, куда нанести удар. Она заявила, что когда Елизавета болела, Бесс предсказывала ее смерть, основываясь на мнении астролога, который «в старой книге пророчеств прочел о Вашей насильственной смерти и о том, что Вам унаследует другая королева, которой она считала меня». Желание встретиться с соперницей и поговорить с ней с глазу на глаз заставляло Марию хвататься за соломинку, и она предложила более подробно рассказать о недостойном поведении Бесс при личной встрече.

Но Елизавета — если Сесил вообще показал ей этот скандальный документ — отказалась. В 1580-х гг. поляризация между католиками и протестантами в Европе достигла наивысшей точки. В Нидерландах восстание кальвинистов против Испании стало необратимым. Во Франции в 1584 г. началась очередная гражданская война, когда Католическая лига объединилась с Испанией, чтобы уничтожить гугенотов и блокировать претензии на престол их лидера, Генриха Наваррского. Что касается самого Филиппа II, то после почти тридцати лет, когда он верил Елизавете на слово, он пришел к убеждению, что ключом к победе над голландскими мятежниками и к испанскому владычеству на Атлантическом океане является завоевание Англии. Война между Англией и Испанией приближалась.

Это был худший из кошмаров Сесила. Международный католический заговор с целью мести. И Тайный совет, и парламент, и «верная» протестантская элита, из которой состоял его близкий круг, придерживались единого мнения: с Марией следует покончить раз и навсегда. От этого зависело «сохранение» протестантского государства. Марию объявляли еще большей угрозой безопасности ее кузины, чем Испания, и, хотя до сих пор Елизавета в глубине души поддерживала Марию как свою наследницу, Сесил не мог принять этого — вся его карьера строилась на почти апокалипсическом видении судьбы английского протестантизма.

В августе 1584 г. Шрусбери вызвали в Лондон для участия в срочном заседании Тайного совета. Марию передали под надзор сэра Ральфа Садлера и его зятя Джона Сомерса. Это было временное решение, что неудивительно, потому что Садлер, теперь почтенный семидесятисемилетний старик, был послом Генриха VIII в Шотландии и держал маленькую Марию на коленях. Ему поручили перевезти ее сначала из Шеффилда в Уингфилд, а оттуда в сырой и холодный замок Татбери, куда она в конечном счете вернулась в январе 1585 г. По пути в Уингфилд ее охраняли сорок солдат, и Мария спросила, неужели Сомерс думает, что она попытается сбежать. Он ответил утвердительно. Это было бы естественно. «Нет, — сердито возразила она, — Вы ошибаетесь. Я скорее умру в неволе, чем постыдно сбегу».

Садлер был одним из самых верных и преданных сторонников Сесила, но в то же время — по крайней мере, в частной жизни — жалел пленную королеву. «Я нашел ее сильно изменившейся, — писал он, — по сравнению с тем, какой она была во время нашей первой встречи». Неволя разрушила ее здоровье. «Она еще не может дотянуться левой ногой до земли, и, к ее великой печали, эта нога короче другой, и есть опасность, что она не вернется к своему естественному состоянию без лечебных ванн».

Но Мария нисколько не утратила своего обаяния. Когда Садлер перевез ее в Татбери, она быстро очаровала его. Через три месяца он уже брал ее на соколиную охоту. Призванный к ответу, он признался: она «настоятельно просила меня позволить ей поехать со мной и посмотреть, как летают мои соколы». Она «получала истинное удовольствие от подобного времяпрепровождения, и я, не предполагая, что это будет истолковано дурно, исполнил ее желание; таким образом, она выезжала со мной три или четыре раза на соколиную охоту, удаляясь на милю, иногда на две, но не более чем на три мили от замка». Каждый раз ее стерегли сорок или пятьдесят человек. Садлер старался сделать для нее все возможное, не выходя за рамки своих полномочий. «Но поскольку это вызвало неудовольствие, я не возражаю, чтобы меня сменил кто-то другой». Сомерс подтвердил заявление тестя. Во время охоты Марию надежно охраняли: «при какой-либо опасности или возникновении подозрений упомянутую королеву следует немедленно увести».

Но этого оказалось недостаточно. Садлер был слишком порядочным и деликатным для роли тюремщика Марии. Убежденный протестант и верный сторонник Елизаветы, он не мог пожертвовать своими человеческими чувствами ради политических и религиозных обязательств. Садлер принял почетную отставку, освободив место для человека, который больше подходил на должность тюремщика, как того требовала усилившаяся международная угроза.