Здесь Алексею не надо было спрашивать «какой», он знал, что когда его хозяин говорит не «купол того-то и того-то» или не «отделка такого-то здания», а просто «купол» или «отделка», то речь идет о соборе Святого Исаакия.

– Да ведь ваш интерьер принят комиссией и утвержден, – заметил Алеша. – Что вам все покоя не дает?

Монферран повернулся в кресле всем корпусом и отложил кисточку:

– Сядь-ка рядом, не стой над головой… Что не дает покоя? А ты знаешь, какие именно теперь начнутся сложности и неприятности? Да уж начались! Сегодня я перед императором осрамился!

Алексей испугался:

– Опять поспорили с ним? Опять?

– Да, опять, мой милый, увы…

И Огюст, вдруг что-то вспомнив, расхохотался. Он долго хохотал, даже прослезился от смеха, и, успокоившись, хлопнул Алексея по руке и начал рассказывать:

– Понимаешь, после принятия проекта, разумеется, стали обсуждать, кто будет выполнять заказы, кто сделает в соборе живописные работы, это прежде всего важно. Я написал свое мнение, предложил пригласить наших господ-академиков. Пускай спасибо скажут! Ну а государю иностранцы больше нравятся, так он заявил, что надо позвать художников из Италии и Франции. Нет, каково, а? Будто мало своих! И вот сегодня я по его вызову был во дворце, и он опять приступил ко мне с этим своим намерением. Ведь вот-вот напишет свое «быть посему». Ну я и раскипятился немного, не сдержался. И говорю ему, ты только послушай что. «Государь, – говорю, – поймите: наши русские художники не хуже других напишут!» А весь разговор, как ты понимаешь, по-французски…

Алексей зажал рот ладонью, чтобы не рассмеяться еще громче хозяина.

– Т… Так и сказали «наши русские»? – выдохнул он.

– Ну да… Вижу, что император покраснел и смотрит на меня зло-презло. Так, думаю, вот теперь на дверь покажет, изволь ждать, пока гнев у него остынет. Но он вдруг хмыкнул и говорит мне, да так ехидно: «Добро же, мсье, пускай, пожалуй что, пишут ваши русские»… Стыд, да и только!

– Отчего же стыд? – продолжая смеяться, воскликнул Алеша. – Вот ему и стыдно стало. А вы сказали правильно. А кого же будете звать из художников?

Монферран стал загибать пальцы:

– Согласие пока дали оба брата Брюлловы, господин Басин, профессор Алексеев, профессор Шебуев. Нефф наверняка будет, государь любит его, да и мастер он отменный, дай Бог чтобы не отказался. Хотелось бы Бруни[57] пригласить, да кто его знает? Дел я с ним не имел, он больше живет за границей, чем в России. Говорят, капризуля, хуже меня! Но пишет так, что дрожь разбирает. Видел «Медного змия»? Ну и, само собою, Плюшара позову, приятель как-никак и француз, нельзя обидеть, хотя не знаю, как он поладит с такими монументальными работами. И еще надо человек пятнадцать звать, там работы Бог знает на сколько лет… И сложного будет немало…

Тут он нахмурился и некоторое время молчал, отвернувшись.

– А что будет сложно? – спросил Алексей, уловив тревогу в голосе хозяина.

Архитектор досадливо махнул рукой, будто ему не хотелось отвечать, но тут же передумал:

– Тебе скажу, ладно… Боюсь я этих росписей по штукатурке! Сыро внутри собора, холодно, стены влажнеют, зимой будут индеветь. Почти все русские храмы не отапливаются, хватает летнего тепла, а фрески и к морозу привычны, терпят. Но сухая штукатурка на свинцовом грунте – дело иное. Да и мрамор внутри будет страдать. Как я сразу не понял, не знаю… И никто не понял, никто ведь мне не сказал! Разрабатываем, конечно, систему отопления, но надо многое переделать внизу, так что можно будет установить эту систему лет этак через десять. А писать они начнут вот-вот! Не посыпется у них штукатурка-то, а?

– А что же делать? – растерялся Алексей.

– Ничего, – буркнул Монферран, – работать. Может быть, и ничего. Но в любом случае, – тут он упрямо тряхнул головой, – в любом случае, так или иначе, надо добиться прочности росписей. Пускай думают. Только о том, что я сказал сейчас, ты не вздумай…

– А вы меня не предупреждайте! – обиделся Алеша. – Не впервые, слава Богу. С кем-нибудь вы уже об этом говорили?

– Ни с кем, – надменно отрезал Огюст. – И ни с кем говорить не буду. Прежде пожара воду не льют.

– А с кем же вы отопление придумываете? – поймал хозяина на слове управляющий.

– Пока что сам с собою.

И, сердито отвернувшись, архитектор снова взялся за соболью кисточку и наклонился над акварельным листом.

На следующее утро он сразу отправился на строительство. Совершив обычный обход, выслушав мастеров и просмотрев отчеты своих помощников, он направился к мастерским мраморщиков, но его остановил вывернувшийся точно из-под земли мастер Максим Салин.

– Август Августович! Постойте-ка. Доброе утро!

– Доброе утро, Максим Тихонович. Ну вы точно рогатый из табакерки! Что-нибудь случилось?

Мастер заулыбался. Его доброе, по-былинному красивое лицо приняло лукавое выражение.

– Дурного ничего не случилось. А поглядеть кое-что надо. Не пойдете ли со мной в мою мастерскую минуток на пять?

Огюст сразу понял, в чем дело.

– Закончили?! – Он так и подскочил от радости. – Вы закончили его, да?

– Так точно. Посмотрите? Одиннадцать лет ведь возился…

– Так ведь после работы! – воскликнул архитектор. – По-моему, вы быстро справились. Ах вы, умница, золотой человек!

Быстрым шагом они дошли до мастерской Салина – отдельно построенного, небольшого домика. Внутри он был разгорожен надвое – в первой половине работали над деревянными заготовками двое подручных, учеников мастера, во второй священнодействовал он сам. Монферран знал, что Максим Тихонович часто засиживается здесь до глубокой ночи, если только не берет работу домой: инструментов и приспособлений он немало держал и на своей квартире.

На широком деревянном столе, среди мелких белых стружек, стоял большущий картонный куб. В воздухе витал вкусный запах свежего дерева.

– Показывайте! – в нетерпении воскликнул архитектор.

Салин подошел к столу. В каждом его движении была такая уверенность и гордость, словно он сознавал, что сейчас его признают кудесником и богом. Да так и было на самом деле. Максим Тихонович никогда не хвалился своей работой, своим тончайшим умением, однако цену ему знал.

Картонный куб был поднят и решительно отброшен в сторону. Огюст вскрикнул от восторга. На столе мастера стоял собор, тот, что высился сейчас посреди площади. Было скопировано все: пропорции, точеное изящество коринфских колонн, высоко взлетающий вверх купол, скульптурные рельефы и статуи, которыми предполагалось украсить здание. Это был самый настоящий собор Святого Исаакия, только уменьшенный в сто шестьдесят раз.