самом же деле образов и цветов, имен и звуков недостаточно для того, чтобы понять природу другого». Для Чжуан-цзы просветлен тот, кто следует вот этой заповеди: «Не слушай ушами, а слушай сердцем, не слушай сердцем, а слушай духовными токами. В слухе остановись на том, что слышишь, в сознании остановись на том, о чем думается. Пусть жизненный дух в тебе пребудет пуст и будет непроизвольно откликаться внешним вещам»[663]. Тут явно присутствует отсылка к абсолютному знанию бессознательного и к отражению в микрокосме макрокосмических событий.

[914] Эта сосредоточенная на Дао точка зрения типична для китайского образа мышления. Она предполагает, по возможности, целостное мышление, на что обратил внимание и Гране[664], большой авторитет в области китайской психологии. Данную особенность легко уловить даже в обыденных разговорах с китайцами: любой прямой, по нашему мнению, и предельно конкретный вопрос по поводу каких-то подробностей побуждает китайского мыслителя давать неожиданно пространный ответ, как если бы мы у него попросили травинку, а он выдал нам целый сноп. Для нас подробности важны сами по себе, но для восточного ума они дополняют целостную картину. В эту целостность, как обстоит дело с первобытной и с нашей собственной средневековой, донаучной психологией (каковая вполне здравствует по сей день), включается все, что связано между собою, по первому впечатлению, только «случайно», вследствие совпадений, значимость которых также видится случайной. Здесь на память сразу приходит популярная среди средневековых натурфилософов теория correspondentia[665], а прежде всего вспоминается классическая идея подобия всего всему (συμπάθεια τῶν ὄλων). Гиппократ утверждал: «σύρροια μία, σύμπνοια μία, πάντα συμπαθέα κατὰ μὲv oύλoμελίην πάντα κατὰ μέρos δὲ τὰ ἐν ἑκάστῳ μέρει μέρεα πρòς τò ἔργoν … ἀρχὴ μεγάλη ἐς ἔαχατoν μέρoς ἀφικνέεται, ἐξ ἐσχάτoυ μέρεoς εἰς ἀρχὴν μεγάλην ἀφικνέεται μία φύσις εἶναι kαì μὴ εἶναι»)[666]. Универсальный принцип проявляется и в мельчайшей частице, которая поэтому соответствует целому.

[915] В этой связи стоит привести любопытное мнение Филона Александрийского (25 до н. э. – 42 н. э.): «Господь, будучи устремлен к единению в любви и братстве всякого начала и конца сотворенного, создал небеса началом, а человека – итогом сущего, и первые есть наисовершеннейшее из того, что неуничтожимо в восприятии чувств, а второй есть наиблагороднейшее среди земного и бренного, по сути своей малые небеса. В себе он носит, подобно святым образам, дары природы, кои сопоставлены созвездиям… Ведь коли разрушимое и неразрушимое самой природой назначены противостоять друг другу, Бог заповедал наилучшим среди них быть началом и концом, небесам, как уже было сказано, началом, а человеку – концом»[667].

[916] Здесь великий принцип (ἀρχὴ μεγάλη), или начало, небеса, вторгается в человеческий микрокосм, в котором отражена подобная звездам природа и который, как мельчайшая частица и венец Творения, содержит в себе целое.

[917] По мнению Теофраста[668] (371–288 до н. э.), сверхчувственное и чувственное соединены узами общности. Эта связь не может быть математической, а потому она предположительно божественна[669]. Для Плотина[670] индивидуальные души, рожденные единой Мировой Душой, связаны друг с другом симпатией или антипатией, вне зависимости от расстояния[671]. Те же взгляды находим и у Пико делла Мирандола[672]: «Est enim primum ea in rebus unitas, qua unumquodque sibi est unum sibique constat atque cohaeret. Est ea secundo, per quam altera alteri creatura unitur, et per quam demum omnes mundi partes unus sunt mundus. Tertia atque omnium principalissima est, qua totum universum cum suo opifice quasi exercitus cum suo duce est unum»[673]. Под этим тройственным единством Пико понимает простое единство, которое, подобно Троице, имеет три выражения (unitas ita ternario distincta, ut ab unitatis simplicitate non discedat[674]). Для него мир есть единая сущность, зримое Божество, где все изначально устроено естественным образом, словно в живом организме. Мир представляется Божественным corpus mysticum[675], а церковь есть corpus mysticum Христа. Так хорошо обученное воинство можно назвать мечом в руках опытного командира. Уверенность в том, что все в мире установлено Божьей волей, практически не оставляет места каузальности. В живом теле различные органы действуют в гармонии друг с другом и осмысленно подстраиваются друг к другу, а события в мире находятся между собой в смысловой связи, которую нельзя вывести из имманентной каузальности. Причина заключается в том, что в обоих случаях поведение отдельных частей зависит от общего управления, стоящего над всеми частями.

[918] В своем трактате «Речь о достоинстве человека» (De hominis dignitate) Пико утверждал: «Nascenti homini omnifaria semina et origenae vitae germina indidit pater»[676]. Если Бог есть copula[677] мира, то человек есть copula сотворенного мира. «Faciamus hominem ad imaginem nostram, qui non tam quartus est mundus, quasi nova aliqua natura, quam triuin (mundus supercoelestis, coelestis, sublunaris) complexus et colligatio»[678]. Духом и телом человек воплощает «малого Бога мироздания», микрокосм (Deus … hominem in medio [mundi] statuit ad imaginem suam et similitudinem formarum[679]). Как и Божество, человек поэтому есть средоточие событий, и все вращается вокруг него[680]. Эта мысль, непривычная современному уму, господствовала в мировоззрении человека до тех пор, пока несколько поколений назад естествознание не доказало нашу подчиненность природе и полную зависимость от причинно-следственных связей. Идея сопоставления событий со смыслом (последний теперь приписывался исключительно человеку) оказалась загнанной в столь отдаленные края, что разум потерял ее след. Шопенгауэр вспомнил о ней с некоторым опозданием, уже после того как она стала одним из ключевых положений в научных объяснениях Лейбница.

[919] Благодаря своей микрокосмической природе человек становится отпрыском небесной тверди, то есть макрокосма. «Я как звезда, что странствует заодно с тобою», – уверяет участник митраистской литургии[681]. В алхимии микрокосм обладал тем же значением, что и rotundum[682], важнейший символ со времен Зосима Панополитанского[683], носившего прозвище Монада.

[920] Представление о том, что внутренний и внешний человек вместе образуют целое, οὐλομελίη Гиппократа, микрокосм или мельчайшую частицу, в которой неотъемлемо присутствует «великий принцип» (ἀρχὴ μεγάλη), поддерживал и Агриппа Неттесгеймский[684], который говорил: «Est Plato-nicorum omnium unanimis sententia quemadmodum in archetypo mundo omnia sunt in omnibus, ita etiam in hoc corpóreo mundo, omnia in omnibus esse, modis tamen diversis, pro natura videlicet suscipientium: sic et elementa non solum sunt in istis inferioribus, sed in coelis, in stellis, in daemonibus, in angelis, in ipso denique omnium opifice et archetypo»[685]. Древние говорили: «Omna plena diis esse» («Все полнится богами»). Эти боги