* * *

Йири смотрит на юного актера — так смотрят на рукопись, которую предстоит изучить.

— Ты сам соглашаешься быть игрушкой, лишь бы не остаться одному.

— Да… это так.

— Ищешь тепло, которое у тебя отняли.

— У меня оно, по крайней мере, было. Отец… он любил меня.

— И ты до сих пор ищешь отца?

— Наверное. Или старшего брата… который покинул меня.

— Без покровителя ты не можешь, — господин улыбается. — А я знал человека, который прыгнул бы в пропасть, лишь бы доказать, что он ни от кого не зависит.

Айхо удивленно поднимает брови.

— Зачем?

— С ним было трудно, — задумчиво говорит Йири, и по его лицу скользит тень. — Вы даже внешне — как день и ночь. Но ты — роза, которая может уколоть лишь неумелую руку, и то вряд ли… Роза, созданная для того, чтобы ее любили, чтобы ею восхищались. А шипы, если и есть, — не угроза, только игра — смотрите, меня нельзя безнаказанно тронуть. Можно. И роза сама хочет этого — не так ли, Айхо?

— Так, мой господин…

— Почему ты со мной соглашаешься? Ведь я говорю нелестные для тебя вещи.

— Это — правда. Я могу солгать… но зачем?

— Из желания угодить. Из страха. Назвать другие причины?

Айхо опускает глаза.

— Не надо, мой господин. Мы оба знаем, что я такое.

* * *

После отъезда семьи Саэ пусто было на сердце. Брат и сестра оставили след в душе — словно окно зимой не закрыли, и метель задувает…

Он даже позаботился о месте для отца Юхи. Знал, что они приобрели маленький дом в укруге, где предстояло отныне жить, — уединенный и довольно уютный. И больше не хотел узнавать ничего. Если постоянно теребить скользящую петлю, можно нечаянно затянуть ее слишком туго.

А мальчик этот… пусть будет.

Алая луна отражалась в воде, и алая вода, казалось, будет соленой на вкус, если попробовать — словно кровь.

* * *

Айхо рассказывал о хитрой лисице, которая, чтобы добраться до меда, прикидывалась то старушкой, то облачком, а когда наконец получила вожделенный кувшин, разбила его.

Наместник рассмеялся, впервые при Айхо — и того поразило, насколько же он молод. Разница между ними от силы лет восемь, не больше. Не настолько уж юный возраст — и младше высокие должности занимали, а все же — он стал светлым таким, глаза — как у ребенка, запускающего пестрого воздушного змея в день прихода весны.

Душа потянулась было к этому смеху — но уже в следующий миг захлопнулась створка, иным стал взгляд господина.

«Безумный, — пронеслось в мыслях актера. — Я должен помнить. Неверное слово — и все. И раньше закону не было до меня дела, защитить, если что — а ведь он и есть этот самый закон. Как прикажет, так и поступят».

И все же трудно уже было закрыться вновь. Если поток пробил стену, пролом уже не заделать. Теперь мальчишка ловил добрые слова, взгляды, редкие прикосновения и сохранял в себе — так жадный человек сосредоточенно ищет монету в каждой выбоине проезжей дороги, только и думая, как бы не упустить ее блеск. И после присоединяет найденное к тщательно спрятанному в потайном месте богатству — сокровищу, о котором не знает никто и которым вряд ли воспользуется сам хозяин.

Ночи были темные. Тьма лежала на листьях деревьев, скрывающих дом.

Он давно не видел тех, кто раньше был рядом. Только к актерам приходил иногда — на время, пока не пересыплется песок в маленьких часах, пока солнечные стрелки не сместятся чуть-чуть. Мог бы остаться на дольше — чувствовал, что нельзя. Внутренние запреты сильнее внешних.

А кроме того — чувствовал, как сердце сжималось, когда слышал перестук копыт на дорожке, а после — легкие стремительные шаги.

Раньше такого не испытывал никогда.

* * *

Молодой парень в одежде цветов наместника спрыгнул с коня.

— Тебе.

Небрежно сунул в руку свитки в кожаном чехле.

— Ненужное, что прочел, заберу. Давай.

— Конечно… — юноша растерялся, видя не просто пренебрежение — враждебность.

Посланник последовал за ним, отстранил на пороге, вошел в дом. Огляделся, хмурым стало лицо. С усмешкой сказал:

— Небогато.

— Мне достаточно.

— Еще бы.

Забрал свитки, прочитанные Айхо. Выйти хотел. Тот преградил путь.

— Кто ты? Почему так… со мной?

— Я не люблю то, что переходит из рук в руки.

— И деньги?

— Что мне до них?

— И книги?

— Книги читают мудрые. Сброд не касается их. Ты — досадное недоразумение! — Парень прищурился. — Он возится с тобой из-за твоей способности пиликать на тоо и выделываться на подмостках. А ты возомнил невесть что, дурак. Что ж, и придорожная трава тянется к солнцу. Только не льсти себе. Солнце недостижимо.

Парень явно хотел добиться резкого слова от юноши — но Айхо молчал. Прав привезший свитки, что сказать…

Вышли во двор. К коню подошли. Посыльный снова взглянул на Айхо.

— Ты что-то печален. Тебе бы благодарность испытывать, хоть за краткий миг, пока он в твою сторону смотрит.

— Разве это твоя забота? — больно было, но ведь актеры — не то что обычные люди. Хоть грима нет на лице, разве что глаза выдадут. А в глаза не станет смотреть.

— Твое место не здесь — на подмостках!

— Уйду, когда прогонит.

— Ну, как же иначе… Что ж, радуйся, пока можно! — он вскочил в седло — только пыль взвилась, простучали копыта.

* * *

Господин Тоона, владелец нескольких кораблей, сборщик пошлин в порту, отправил своего человека в театр, к Рэите, проведав, что Айхо объявился там в очередной раз. Передал хозяину небольшой кошелек, вскользь упомянул о юном актере.

— Давненько его не было. Господин желает видеть его сейчас — пока он опять не сбежал.

— Не стоит, — хозяин театра качает головой, разводит руками. — Даже звать не буду, уж простите.

— Что такое? — посланник настолько растерян, что даже не возмущен.

— Разве ваш господин не знает? Айхо — любимчик его светлости господина наместника.

Посланник нахмурился.

— Да, конечно… но ведь это просто забава? Мало ли раньше…

— Не знаю, забава или нет, но головой рисковать не хочу.

— Это просто смешно. Позовите его.

— Не пойдет. Он теперь смотрит только в одну сторону.

— Еще бы! Такое везение! Но если он разорвет все старые связи, скоро пожалеет об этом — и весьма скоро. С такими, как он, не развлекаются подолгу.