по полузаброшенной дороге: крытая повозка, запряженная двумя мулами, и сопровождающие ее четверо вооруженных верховых.

Пришпорив коня, Барсина помчалась вперед, пока не оказалась рядом с повозкой. Соскочив на землю, она заглянула внутрь. Там, лежа на овчине, умирал командующий Мемнон. У него отросла борода и потрескались губы, волосы слиплись и спутались. Человек, еще недавно бывший самым могущественным в мире после Великого Царя, превратился в тень.

Но он был еще жив.

Барсина обняла его и нежно поцеловала в губы и в глаза, не будучи уверена, узнает ли он ее. Вдалеке, на холме, виднелся каменный дом, и Барсина отправила свою стражу попроситься туда на несколько дней – или на несколько часов, поскольку не знала, как долго задержится на земле Мемнон.

– Мне нужна постель для мужа, я хочу обмыть его и переодеть, чтобы он умер как человек, а не как зверь, – сказала она.

Старший стражник повиновался, и вскоре Мемнона внесли в дом, где его с почестями встретил хозяин-перс. Нагрели ванну, и Барсина раздела мужа, обмыла и одела в чистые одежды. Слуги подстригли ему волосы, а она надушила их и помазала лоб освежающей мазью, а потом, когда Мемнона положили в постель, села рядом и взяла его за руку.

Было уже поздно, и хозяин дома пришел спросить, не желает ли прекрасная госпожа спуститься поужинать со своими сопровождающими, но Барсина вежливо отказалась:

– Я скакала день и ночь, чтобы добраться до него, и не хочу потерять ни одного мгновения, пока он жив.

Хозяин удалился, затворив за собой дверь, а Барсина опять села у постели мужа. Она ласкала его и то и дело смачивала ему губы. Вскоре после полуночи истомленная усталостью и горем женщина задремала в кресле, погрузившись в забытье между сном и бодрствованием.

Вдруг ей послышался голос мужа, и она подумала, что это сон, но голос настойчиво повторял ее имя:

– Бар… си… на…

Барсина вздрогнула и протерла глаза: Мемнон очнулся и смотрел на нее сквозь лихорадку своими большими голубыми глазами.

– Любовь моя, – прошептала она, протянув руку, чтобы погладить его по лицу.

Мемнон, не отрываясь, глядел на нее с бредовой настойчивостью, словно хотел что-то сказать.

– Чего ты хочешь? Скажи, прошу тебя.

Его губы раскрылись. Казалось, остатки жизни пробежали по его членам, и лицо почти обрело снова былую мужественную красоту. Барсина приблизила ухо к его рту, чтобы не пропустить ни единого слова.

– Я хочу…

– Чего ты хочешь, любовь моя? Что угодно… Что угодно, мой любимый.

– Я хочу… видеть тебя.

Барсина вспомнила последнюю ночь, проведенную с ним вместе, и поняла. Решительным движением она встала с табурета, отошла назад, чтобы ее как можно лучше освещала висевшая на потолке лампа, и начала раздеваться. Она сняла камзол, распустила тесемки скифских кожаных штанов и встала перед ним, голая и гордая.

Увидев, как его глаза увлажнились и две больших слезы сбежали по впалым щекам, она поняла, что правильно угадала его желание. Его взгляд медленно и нежно ласкал ее лицо и тело, и Барсина почувствовала, что так он любит ее в последний раз.

Еле слышным голосом Мемнон проговорил:

– Мои мальчики…

Он попытался еще раз охватить ее взглядом, последним страстным отчаянным взглядом, вложив в него всю оставшуюся жизнь, потом опустил голову на подушку и скончался.

Барсина накрыла его плащом и в рыданиях упала на неподвижное тело, покрывая его ласками и поцелуями. Во всем доме не слышалось никаких других звуков, кроме ее безутешного плача, и наемники-греки, бодрствовавшие снаружи вокруг костра, все поняли. Они встали и молча отсалютовали оружием командующему Мемнону Родосскому, которому несправедливая судьба отказала в смерти солдата, с мечом в руке.

Дождавшись рассвета, они поднялись в его комнату и забрали тело для погребения.

– Мы положим его по нашему обычаю на погребальный костер, – сказал самый старший из них, тот, что был родом из Тегея. – Для нас оставить тело на съедение собакам и птицам – невыносимый позор, и это показывает, насколько мы отличаемся от персов.

И Барсина поняла. Поняла, что в этот последний час нужно уступить и позволить, чтобы Мемнон вернулся к своему народу и принял погребальные почести по греческому ритуалу.

Среди побелевшей от инея степи солдаты возвели костер и сверху положили тело полководца, облаченное в доспехи, в шлеме, украшенном серебряной родосской звездой.

И развели огонь.

Ветер, гнавший пыль по плоскогорью, раздул пламя, и оно зашумело, пожирая бренные останки великого воина. Его солдаты, построившись с копьями в руках, десятикратно прокричали его имя в холодное свинцовое небо, саваном нависшее над этой пустынной землей. Когда затихли последние отголоски их крика, они поняли, что остались в мире совершенно одни, что у них больше нет ни отца, ни матери, ни брата, ни дома, ни места, куда пойти.

– Я поклялся идти за ним куда бы то ни было, – сказал самый старший из них, – даже в подземное царство.

Он опустился на колени, вынул из ножен меч, приставил острием к сердцу и бросился на клинок.

– Я тоже, – проговорил его товарищ, вынимая свой меч.

– И мы, – сказали остальные двое.

Один за другим они падали в лужу собственной крови, когда призрачную рассветную тишину, как зов трубы, разорвал первый петух.

Глава 44

Врач Филипп сообщил Александру результаты своих анализов, взятых с трупа перса, пойманного с письмом Великого Царя царевичу Аминте:

– Он наверняка был отравлен, но каким-то незнакомым мне ядом. Поэтому считаю бесполезным допрашивать повара: этот парень не смог бы его приготовить. Даже я не могу, не то что он.

– А возможно, что он принял яд сам? – спросил Александр.

– Конечно возможно. Среди стражи Великого Царя есть люди, которые клянутся, что пожертвуют за него жизнью. Боюсь, теперь будет трудно узнать об этом деле еще что-либо.

Прошло еще несколько дней – никаких известий об ожидаемом из Македонии пополнении. От безделья и скуки боевой дух солдат начал падать. Как-то утром Александр решил подняться в святилище Великой Матери в Гордии, якобы основанное царем Мидасом.

Едва узнав о его визите, жрецы собрались в полном составе и облачились в церемониальные одежды. Храм был древнейшим местным святилищем, и в нем стояла деревянная статуя богини, здорово поеденная древесными червями. Само здание было разукрашено бесчисленным количеством драгоценностей и талисманов, принесенных за много веков набожными верующими. На стенах висели реликвии и дары, и было представлено много глиняных и деревянных изображений человеческих конечностей, подтверждая свершившиеся исцеления.

Здесь имелись расписанные яркими красками ступни и кисти рук со следами чесотки, глаза, носы и уши, и явно