Разумеется, и этот результат был подобен прорыву плотины.

Пролился свет на то, что происходило или, по крайней мере, что могло происходить, с писательскими архивами, изымавшимися при арестах. Но в большинстве случаев найти их «не представлялось возможным», то есть – по миновании надобности – их попросту уничтожали. Но в некоторых случаях их могли и передать на государственное хранение, как это произошло, например, с архивом М. Кольцова.

Но одна деталь в письме Сухарева, по меньшей мере, изумляет: это отсутствие упоминаний об О.М.! Ведь только что, – и года не прошло! – Прокуратура реабилитировала его и выяснила судьбу его архива. Почему же молчок об этом в письме? И почему о реабилитации Мандельштама уважаемой комиссии стало известно не от Роберта Рождественского или хотя бы того же В. Андреева, а только из уст прокуроров А.Н. Омельченко и А.В. Валуйского? И почему так поздно – спустя почти два года после того, как она произошла?[886]

Вместе с тем и Комиссия Карпова-Шенталинского столкнулась с той же проблемой, что и Мандельштамовская комиссия Союза Писателей: с нежеланием органов знакомить посторонних с первоисточниками. Но с какой стати мы должны им верить, если до сих пор они только и делали, что нас обманывали?..

Со всей остротой это почувствовал В. Шенталинский, говоривший своему председателю В.В. Карпову:

Потребовалось еще немало усилий и времени, прежде чем и эту плотину прорвало. А точнее – смыло цунами распада СССР.

Уже в 1990 году доступ к самим делам получил В.А. Шенталинский, по мере освоения материала публиковавший его в периодике[888], а еще раньше – в 1989 году – доступ к гумилевским материалам в таганцевском деле получил Сергей Лукницкий – писатель и юрист, немало потрудившийся для политичесой реабилитации кумира своего отца и своего собственного кумира[889]. А весной 1991 года доступ к архивам КГБ получил и Станислав Куняев, работавший над биографией Есенина и запросивший в КГБ несколько десятков уголовных дел, заведенных на людей есенинского круга. Потеряв терпение, он позвонил по вертушке из СП СССР в Секретариат начальника КГБ, и его неожиданно соединили с «самим» Владимиром Александровичем Крючковым, председателем КГБ и будущим гэкэчэпистом, распорядившимся выдать Куняеву необходимые дела. Несколько месяцев работы в читальном зале Архива КГБ на Кузнецком мосту обернулись, не считая рукописных выписок и ксерокопий, десятками кассет текста, наговоренного на диктофон прямо из дел[890].

Позднее приоткрыл свои архивы и Большой дом в Ленинграде–Санкт-Петербурге, где специалисты смогли ознакомиться с делами Б.К. Лившица, Н.Олейникова и многих других писателей[891].

Если же вернуться к О.М. и собственным усилиям, то совершенно иначе, нежели в ЦА КГБ, обернулась аналогичная наша хлопота так? в ЦА МВД.

Никогда не забыть того щемящего чувства, того ужаса и оцепенения, которые я испытал в тот миг, когда передо мной на стол в кабинете начальника архива МВД СССР легла бежевая казенная папка с надписью: «Личное дело № 662 заключенного О.Э. Мандельштама» – его тюремно-следственное дело, запрошенное и присланное из Магадана.