– Сколько? – осторожно спросила она. – Сколько будет представителей?

– Сорок пять, – ответил Каден. – По трое от каждой атрепии.

Азуртазина поджала губы:

– Как их выбрать?

– Вы сами решите в своих землях, – ответил он.

Киль выдвигал против такого метода бесконечные возражения, уверял, что знать будет продвигать свою родню и друзей, а потом воспользуется новой властью для сокрушения политических и личных врагов. Новая система, указывал он, будет безнадежно завязана на интересы немногих богачей.

Он говорил дело, но Каден не надеялся, что эти реликты старого мира – семьи, веками копившие обиды и подсчитывавшие оскорбления, – согласятся на правительство, в котором им придется делить с кем-то власть на вернувшихся к ним землях. Существовали, бесспорно, системы лучше этой, но ил Торнья с Адер не вечно будут воевать с ургулами, а к их возвращению новорожденная республика должна встать на ноги достаточно твердо, чтобы отказать им во власти.

– Ты, как я вижу, от много отказываешься, – задумчиво говорила Тристе, изучая окончательный вариант.

Каден чуть не рассмеялся:

– В том-то весь смысл. Мне ни с кем не сравняться силой, я не могу парировать удар ни Адер, ни ил Торньи. Ни объединившейся знати.

– Тогда как ты будешь ими управлять? Как надеешься победить?

Перед глазами Кадена встал одетый тенью Габрил, танцующий во дворе своего дома: копейщики напирают, наконечники прошивают ткань, минуют тело под ней и вонзаются в плоть другого солдата. Если бы хин снизошли до сражений, они сражались бы так.

– Бывает, что самый сильный ход, – проговорил он, глядя, как сохнут чернила на пергаменте, – это шаг в сторону.

Сейчас, под острыми взглядами аннурских вельмож, он начал сомневаться в своем решении. Их можно было сравнить со стаей оголодавших за зиму волков над оленьей тушей: рычат, меряются взглядами, прикидывая, кому достанется мясистый кус, а кто умрет от голода в пропитавшемся кровью снегу.

– А себе… – спросила Кегеллен, не прекращавшая крутить браслет и пристально разглядывать его, – себе ты какую отводишь роль? Или жаждешь вернуться к уединенной жизни среди гор?

Она светло улыбалась, но взгляд ее пронизывал насквозь. Каден заставил себя посмотреть ей в глаза и твердо выговорить заготовленные слова:

– Я буду служить вам.

Кегеллен расхохоталась, потрясая щеками и подбородками:

– Вот это радость! Крепкий молодой парень, да еще с горящими глазами, будет чесать мне намозоленные пятки и наливать вино. – Она огляделась, изобразив негодование. – Кстати, о вине. Неужто никто не захватил?

Последний вопрос Каден пропустил мимо ушей.

– Совет будет принимать законы, определять направление движения и находить самый верный путь к намеченной цели. Я в совете участвовать не буду. Мне, как слуге Аннурской Республики, – тщательно выговорил он, – не причитается ни голоса, ни права вето в ваших решениях. Я буду всего лишь распорядителем. Буду созывать собрания и заботиться о том, чтобы принятые вами законы исполнялись в том духе, в котором вы их приняли.

На него уставились пятнадцать пар глаз. Каден заставил себя дышать свободно и ровно.

– Зачем? – медленно, угрюмо выпячивая нижнюю губу, спросила Кегеллен. – Зачем тебе это? Мог бы быть императором.

– Я десять лет провел за границей Аннура, – ответил Каден. – Я увидел другой путь.

– Прекрасно! – фыркнул Тевис. – Другой путь – вот это просветление! А не в том ли дело, что ты уже упустил власть, позволил сестре ее перехватить и теперь норовишь отыграть хоть жалкие крохи?

Укол пришелся близко к цели, но Каден был к нему готов.

– Вы правы, – спокойно ответил он. – Моя сестра с кенарангом захватили власть. Меня они пытались убить и, если добьются своего, постараются убить и вас.

Это откровение оказало задуманное действие – потрясенные взгляды, негодующие восклицания, – но Каден перекрыл их своим голосом:

– Вы правы относительно Адер, но относительно меня заблуждаетесь. Желай я власти, едва ли стал бы проситься к вам слугой. В данный момент Адер с кенарангом – на севере. Возвратившись, они либо обнаружат, что их прихвостни грели им место, пока вы, все прочие, совещались среди отсыревших кип товара, либо найдут республику, которая под вашим главенством определяет судьбу Аннура. – Он пожал плечами. – В любом случае я не намерен занимать Нетесаный трон.

Долгую мучительную минуту ему казалось – убедил. Шипело масло в светильниках. Где-то в темноте среди стропил копошились птицы. Все молчали. Никто не шевельнулся. Каден всматривался в лица, взглядом внушая: вот он выход, вот ваша власть, хватайте! Тевис кивал, облизывал губы. Азуртазина оценивающе разглядывала его и медленно выдыхала сквозь поджатые губы. Риски взвесили все, но ведь заговоров без риска не бывает. Все они мечтали о подобной возможности, но надеяться на нее не смели. Каден ждал: спокойное лицо, неподвижный взгляд, протянутая к ним рука с пергаментом. Он их убедил. Они примут предложение.

А потом Тевис мотнул головой:

– Мне нужно больше.

– Чего больше? – не понял Каден.

– Больше представителей в совете. От Ниша – шестеро. Мы держим северные подходы от Ромсдальских гор. Мы чистим море Призраков от пиратов. Мне нужно больше.

– Совет основывается на равном представительстве… – возразил Каден, но Тевис не дал договорить:

– Разве мы равны? – Он презрительно ткнул большим пальцем в коротышку с широко посаженными глазами. – С Ченнери? С Ганно? Они только в прошлом веке вошли в империю. Их даже атрепиями не назовешь!

В животе у Кадена стало пусто: возмущенные голоса в клочья порвали тишину. Крики, обвинения взметнулись волной.

– Сай-ит поставляет серебро…

– В Креше населения в три раза…

– Арагат заслуживает больше мест…

– Больше голосов…

– Больше власти…

Дальше Каден не слушал. И так ясно было, что он проиграл, а все возражения, как бы по-разному ни звучали, сводились к одному – слову, власть которого он давно забыл, к звукам сильнее любой молитвы, к древнему вековечному требованию человечества: хочу, хочу, хочу…

До Андт-Кила добирались неожиданно долго. Край усложнял путь не только озерами: сплошным лабиринтом болот, трясин, проток и прудов. Участки же твердой земли заросли кедрами и пихтой, за темными стволами и густой хвоей видно было хорошо если на десять шагов. Западный тракт – названный так потому, что тянулся на север более или менее вдоль западного берега Шрама, – представлял собой сплетение грязных колей, шатких мостов и наваленных кое-как гатей через самые глубокие трясины. Тут непросто было пройти и в сухую погоду, а она стояла какая угодно, только не сухая.